верхушки елей. Их там оказалось восемь штук. Я срезала охапку веток, перевязала их куском паракорда и потащила за него вниз, как за ручку. Мы привязали брезент к получившемуся каркасу и закрыли его еловыми ветками, как черепицей. За ними пришлось ходить еще два раза, потом мы выложили весь шалаш до самой земли и прижали края веток камнями, чтобы в шалаш не задувал ветер. Вход мы сделали большой, полукруглый. В центре шалаша я почти могла встать в полный рост. Потом Ингрид велела нам сгрести сухие листья и положить их сверку на ветки, чтобы дополнительно изолировать шалаш. От еловых веток и сухих листьев очень хорошо пахло. Мы застелили лапником весь пол, как ковром, и лежанку тоже.
Ингрид делала что-то вроде свечек из плотно свернутой березовой коры и смолы, которую собирала с сосен. Еще она изготовила непромокаемые миски и кувшин из той же коры, залив смолой все швы, чтобы они не протекали. У Ингрид была большая банка смолы, и она разогрела ее и показала, как та хорошо горит. Она объяснила, что смолу можно использовать как клей, склеивать куски дерева, а еще смола оказывает антисептическое и противовоспалительное действие и убивает бактерии в ранах, так что из нее можно делать примочки и повязки.
Мы замесили в большой металлической миске тесто для хлеба из муки, воды, сухих дрожжей, соли и масла. Ингрид показала, что делать, и велела на час оставить тесто у огня, чтобы оно подошло. Потом мы добавили туда еще муки и замесили тесто снова, Ингрид скатала из него большой шар, положила на плоский камень и оставила еще на час. Затем Ингрид разожгла печь. Это был большой купол, сложенный из камней. Сверху лежал плоский толстый камень. В стенке оставался небольшой проход, и Ингрид впихнула внутрь сухой травы и разожгла ее палочкой из костра. Потом добавила туда дров побольше, так что внутри получился настоящий костер. Пол печки был сделан из плоского камня, и когда костер прогорел и остались только горячие угли, Ингрид сдвинула их к краям и засунула в печь тесто.
Хлеб получился золотисто-коричневый. Мы с Пеппой ели его горячим, а Ингрид еще положила на свой кусок немного сыра, чтобы он расплавился.
Ингрид оказалась права. Пошел снег, и вечером мы сидели у огня, завернувшись в одеяла, а вокруг шел снег, и в свете костра он казался желто-оранжевым. Мы ели хлеб с сыром и пили чай с сахаром, но без молока. Пеппа рассказывала, докуда дочитала «Похищенного».
Героя звали Дэви, и все произошло в 1751 году. Его дядя не хотел, чтобы после смерти отца Дэви получил его большой дом, хотя на самом деле он был наследником. Поэтому дядя сначала попытался убить его, заставив в темноте карабкаться по дырявой лестнице. Дэви спасла молния — она осветила лестницу, и он понял, что дядя хочет его убить.
Потом дядя отправил его в Эдинбург к нотариусу, но заплатил капитану корабля, чтобы тот похитил Дэви, увез его в Америку и сделал рабом. Я думала, что только чернокожих из Африки делали рабами в Америке, но Пеппа сказала, что в книжке написано, что шотландцев тоже. Так что я узнала что-то новое.
Короче, на корабле капитан, его помощник и все остальные все время пьянствовали и до смерти замучили мальчика по имени Рансом, а Дэви приходилось носить им всем еду и выпивку. А потом они попали в туман, налетели на какую-то лодку, а в ней сидел шотландец по имени Алан Брек Стюарт, который сказал, что он король и везет кучу денег своему вождю, и Алан все время говорил всякие шотландские слова. Капитан был очень плохой, хотя Дэви решил, что он хороший, когда познакомился с ним в Эдинбурге. И тогда капитан и его вечно пьяная команда решили убить Алана и украсть его деньги, а Дэви подслушал их, и он подружился с Аланом, и была большая драка в какой-то корабельной рубке, и Дэви застрелил одного матроса, и еще избили мужика по имени Шуам, который убил мальчика, так что он тоже умер.
— А что такое виг? — спросила Пеппа.
— Имя такое, — отозвалась Ингрид.
— Нет, — не согласилась Пеппа, — что-то другое. Сол?
Я не знала. И «Википедии» у меня не было.
— Ладно, — сказала Пеппа, — Алан Стюарт сказал, что все виги мрачные.
Мы с Ингрид посмотрели друг на друга, нахмурились и пожали плечами.
— А сколько лет Дэви? — спросила я.
Пеппа решила, что лет тринадцать или четырнадцать.
— А он убивал людей, — сказала я.
— Ага, — согласилась Пеппа. Он же правда убивал, защищая Алана.
Пеппа выучила кучу немецких слов, пока я ходила ставить силки и охотиться на фазанов. Я спустилась к реке и поставила на ночь две лески с червями — на угрей. Рядом с лагерем я нашла кроличьи норы и кроличьи следы на снегу. Там я расставила силки.
Когда я вернулась, Пеппа как раз учила немецкие слова для разных частей тела. Тыкала себе в локоть и говорила: «Ellbogen», а потом в ухо — «Ohr» и в глаза — «Augen». Палец был «Finger», а рука «Hand», только произносилось это с «т» на конце. Потом она ткнула себя в задницу и сказала «ARSCH».
Мы собрали как можно больше дров, потому что они кончались, а Ингрид поведала, что у нее от таскания дров спина болит и вообще она старая.
Все вокруг было белым-бело от снега, снег покрыл кусты и деревья, а ночью небо было ясное-ясное и становилось очень холодно. Ингрид сшила Пеппе шапку, и Пеппа ее таскала. Шапка была с мехом внутри, козырьком и закрытыми ушами. Пеппа говорила, что шапка уютная. Ингрид хорошо шила и мастерила всякие штуки, а по ночам она сидела у огня и резала ножом деревяшки.
Однажды вечером, когда мы поели угрей с рисом, я спросила:
— Ингрид, а сколько вам лет?
Она улыбнулась и ответила:
— Семьдесят пять.
Потом она рассказала нам о своей жизни и о том, как попала в лес.
* * *
Она родилась в Германии, в Берлине, в 1940 году, во второй год Второй мировой войны. Ее отец был немецкий солдат, а мама приехала из Латвии, это такая страна рядом с Россией. Они познакомились еще до войны, когда оба служили в богатом доме. Ингрид сказала, что они жили в маленькой квартире на первом этаже в бедном районе Берлина, заселенном фашистами. Там везде висели их флаги. Ее отец не был фашистом, но ему все равно
