Я шел сквозь муравейник незнакомого города в свое гостиничное убежище; сердце прыгало и сжималось от страха. Из-за любого поворота мог выйти коротышка с презрительным прищуром узнающих глаз, в любую секунду мог окликнуть меня резкий, проникающий под кожу голос — и я вытянулся бы среди улицы, собакой лег бы у его мускулистых ног.
Я опоздал со сведением счетов.
Тухлый кубик рабства навсегда растворился в крови.
Крыса
Дивизионный хлебозавод стоял в стороне от остальных полков гарнизона.
Налево от калитки был контрольно-пропускной пункт, но туда никто не шел. Шли прямо — через дорогу, в увитом колючей проволокой дощатом заборе была выломана доска. Ее прибивали и тут же выламывали снова.
Шли и направо — там через пару минут забор кончался и начиналась самоволка. Рядом с гарнизоном стоял поселок, где жила (а может, живет и сейчас) рыжая Люська — подруга всех военнослужащих.
Но речь не о ней.
— Пора, — сказал Кузин, припечатал кружку к настилу с выпечкой и поднялся.
Жмурясь от слепящего холодного солнца, они выскочили из подсобки.
— Отслужила палаточка… — сказал Длинный (мама звала его Володей). Голос звучал заискивающе почему-то.
Палатка-пекарня была с одноэтажный дом. Прожженный верх подпирали пыльные столбы света. Через две минуты, выбитая сержантской ногой, упала последняя штанга, и палатка тяжело опустилась на землю.
— Л-ловко мы ее! — Рядовой Парамонов улыбнулся рябоватым лицом, всем сразу.
Григорьев хмыкнул. Хмурый Шапкин внимательно посмотрел на Парамонова.
— Вперед давай, — выразил общую старослужащую мысль Ахмед. — Парамон гребаный. Разговоры. Терпеть ненавижу.
Через полчаса палатка лежала за складом, готовая к списанию, а огромную печь дюжие пекари матюками закатили на пригорок и, обложив колеса кирпичами, уселись на пригреве покурить.
На месте пекарни теперь дожидались своей очереди гнилые доски настила и баки из-под воды.
Покурили. Солнце разогревалось над сопками. Старшина Кузин соскочил с печки и прошелся по двору, разминая суставы.
— Значит, так, Ахмед. Ты рули тут, и чтобы к обеду было чисто.
У стенки склада стояла ржавая койка с матрацем, и Кузин лег на нее, укрывшись чьей-то шинелью. Прикрыв веки, он думал о том, что до приказа — считаные дни, а до дембеля — никак не больше месяца; что полковник обещал отпустить первым спецрейсом, и теперь главное, чтобы не нагадил капитан Крамарь.
С Крамарем он был на ножах с осени, когда штабист заказал себе на праздник лососину, а Кузин, на том складе сим-симом сидевший, не дал. Не из принципа не дал — просто не было уже в природе той лососины: до капитана на складе рыбачили прапора, а с прапорами старшине ссориться было никак нельзя…
Между тем у палатки что-то происходило. Приподнявшись, старшина увидел, как застыл с доской в руках Парамонов. Григорьев сидел на корточках, глядя вниз, а рядом гоготал Ахмед.
— Гей, Игорь, давай сюда! — Ахмед смеялся, и лицо его светилось радостью бытия. — Скажи Яну — у нас на обед мясо будет!
Ян был здешним поваром.
Влажная земля под настилом была источена мышами, и отвесно уходила вниз шахта крысиного хода. Кузин встал с койки: события такого масштаба редко случались за металлической калиткой хлебозавода.
Личный состав собрался на военный совет. Район предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до крысы добраться не удалось.
— М-может, нет ее там? — В голосе Парамонова звучали тревожные нотки; это была тревога за общее дело.
— Куда на хер денется! — отрезал Григорьев.
Помолчали. Длинный поднял вверх грязный палец:
— Ахмед! Я придумал…
Ахмед не поверил и посмотрел на Длинного как бы свысока. Но Длинный продолжал сиять:
— Ребята! Надо залить ее водой!
Генералитет оживился: Шапкин просветлел, а Кузин самолично похлопал Длинного по плечу. Ахмед восхищенно выругался. Мат в его устах звучал заклинанием: смысла произносимого он не понимал, говорил, как научили.
Парамонов побежал за водой, следом заторопился Длинный.
Из-под ящика выскочила мышка, заметалась пинг-понговым шариком и была настигнута и затоптана. В этот момент на территорию дивизионного хлебозавода вступил его начальник, лейтенант Плещеев.
Лицо его, сложившись однажды в брезгливую гримасу, ничего более не выражало.
— Вот, товарищ лейтенант. Крыса! — уточнил старшина, и в голосе его прозвучала озабоченность антисанитарным элементом.
Круг раздвинулся, и Плещеев присел на корточки перед дырой. Посидев так с полминуты, он оглядел присутствующих, и стало
