- Оказывается, быстро ходить умеете! - крикнул ему вдогонку Брянцев.
Не успел Брянцев остыть, как появился Тулупов. Выражение его лица тоже не предвещало ничего хорошего.
- Я вас не узнаю, Алексей Алексеевич...
- Давно? - сдержанно спросил Брянцев. Он не чувствовал себя виноватым перед этим человеком. Он поступил так, как подсказывала ему совесть.
- Сегодня.
- По-моему, это началось раньше. С тех пор как вы стали больше слушать обо мне, чем меня.
- А вы ведите себя так, чтобы о вас не говорили!
- В этом кресле такое исключено. Говорить всегда будут. Кому-то бросил резкое слово, кому-то квартиру не дал, с кого-то добросовестной работы потребовал.
- Вот, вот! Значит, недоброжелателей у вас достаточно. А вы не подумали, что в результате вашего демарша вы можете не попасть в состав партийного комитета? Ивановский попадет, а вы - нет.
Эта мысль действительно не приходила Брянцеву в голову. А ведь может такое случиться. Недовольных директором на заводе всегда больше, чем кем-либо другим, он никогда не соберет ста процентов "за". И если получит хотя бы на один голос меньше, чем Карыгин, финал будет неожиданным: Карыгин войдет в партком, а он, директор завода, нет.
Выражение озабоченности, появившееся в глазах Брянцева, не укрылось от Тулупова. Он был доволен произведенным эффектом.
- Вы, конечно, о себе не подумали, когда подкладывали петарду под Карыгина, - сказал он.
- И вы обо мне не подумали, когда пытались протащить Карыгина.
- Признаюсь, да! Но вам-то чего вожжа под хвост попала?
- У меня отвращение к таким типам с детских лет.
- Алексей Алексеевич, давайте поговорим по душам, - неожиданно миролюбиво предложил Тулупов и уселся в кресло, всем своим видом подчеркивая, что беседа будет продолжительной.
- Охотно. Если у вас есть...
- Душа?
- Если есть такое желание.
- Есть. Кое-что накопилось.
- Вот и зря. Не надо было копить. Появилось что - выкладывайте сразу. Я лично против таких накоплений.
Тон Брянцева не нравился Тулупову. Таким тоном могут разговаривать равный с равным, а он все-таки секретарь райкома... Нет, прав, конечно, Карыгин, что рядовой секретарь парткома с этим директором не справится. Здесь нужен человек волевой, такой, как Карыгин.
- Алексей Алексеевич, почему вы берете на себя смелость меня учить?
- А вы почему? Я все-таки лет на пять - на шесть старше вас. И по партийному стажу старше. И почему вы считаете себя лучшим коммунистом, чем я? Ведь личные качества наши приходят с жизнью, с опытом, а не со стулом, на который нас сажают. Я не говорю о вас. Но часто бывает: посадят человека в кресло - и он уже оракул. Держит себя так, будто сразу и ума ему прибавилось, и знаний, и чутья. Смешно получается: почему-то все считают себя вправе учить директора. Доверяют ему многотысячный коллектив, миллионные средства, а любой инструктор любой организации, даже из финотдела, его поучает.
- Какие у вас ко мне претензии? - спросил Тулупов.
- До сих пор не было никаких. Сегодня появились. Вы применяете неприемлемый метод - нажим. У нас свободно разрешалось добавлять кандидатов к списку, и никаких бед от этого не было. Ни одного сукиного сына ни разу в партком не избрали.
- Что вы знаете о Карыгине? - спросил Тулупов, поняв наконец, что Брянцев действовал так решительно не из мелких соображений, а в силу глубокой убежденности в своей правоте.
- Многое. Но, к сожалению, ничего не могу доказать. Поэтому и не дал формально отвода. А вот в беседе по душам - могу.
И Брянцев стал рассказывать Тулупову о теневых сторонах биографии Карыгина, историю его падения.
Тулупов не усидел на стуле. Встал и слушал, нервно шагая вдоль длинного стола, приставленного к письменному. Он живой, порывистый в движениях, и не научился еще придавать своему лицу непроницаемое выражение, свойственное некоторым многоопытным руководящим работникам. Оно отражало все, что он думал, что переживал, и поэтому нравилось Брянцеву.
- Зря не поставили меня в известность раньше, - упрекнул он Брянцева, когда тот умолк.
Брянцев пожал плечами.
- Когда? Так прийти и просто рассказать - ни к чему. И контактов у нас особых не было. Вы могли неправильно меня понять: Карыгин капает на меня, я - на Карыгина.
Тулупов молчал. Он думал о том, что теперь ему делать. Запросить соответствующие организации? Но если слова Брянцева подтвердятся, как он будет выглядеть? Увлекся, проглядел? Просто вычеркнуть Карыгина из числа людей, на которых он опирался, - это полумера. А что можно предпринять еще?
И вдруг, как это бывает порой в минуты обостренного мышления, все поведение Карыгина, которое казалось до сих пор таким партийным, предстало перед Тулуповым в совершенно ином свете. Карыгин во всех своих действиях преследовал одну цель: дискредитировать Брянцева.
Бывает, что весы, на которых оцениваешь деятельность людей, в течение нескольких мгновений изменяют свое положение, и чаша, которая до сих пор перевешивала, поднимается вверх. Так случилось и сейчас. На этих весах Карыгин вдруг стал почти невесомым, а Брянцев обрел вес.
Тулупов остановился посредине кабинета и, взглянув на Брянцева, увидел его как бы другими глазами. Перед ним сидел уставший, хотя всячески старавшийся этого не показать, человек, несущий на себе огромный груз ответственности, человек, который не побоялся навлечь на себя гнев райкома, но выполнил свой партийный долг. И человек этот оградил его от большой ошибки.
Он посмотрел на часы. Пять минут первого.
- А не пора ли по домам, Алексей Алексеевич? Говорят, вы последнее время совсем от дома отбились.
"Опять говорят, - подумал Брянцев. - Воображаю, что они сделают со мной, когда будут разбирать мое персональное дело об уходе от жены. Тут уж пощады не жди".
Тулупов вышел, а Брянцев позвонил диспетчеру и попросил подослать ему дежурную машину, грузовую трехтонку.
Темный коридор освещался только светом, вырывавшимся из приемной заместителя директора по кадрам, и, едва Тулупов поравнялся с ней, как из двери вышел поджидавший его Карыгин.
- Юрий Павлович, - сказал он, - можно вас на минуточку?
- Другой раз, - вежливо ответил секретарь райкома и прошел мимо.
На площади перед заводоуправлением стояла трехтонка. Брянцев легко перемахнул через стенку кузова и уселся на скамью. Тулупов постоял перед открытой дверкой кабины и тоже полез в кузов.
Замелькали огни фонарей вдоль шоссе. Еще пять лет назад здесь не было ни шоссе, ни троллейбусного и автобусного движения. Рабочие добирались до шинного завода кто трамваем, кто пешком. А сейчас шоссе, да такое великолепное, что и в кузове грузовика не испытываешь толчков.
Въехали в город. Навстречу им рванулась широкая улица с бульваром посредине, затопленным одуряющим запахом ночных фиалок.
О чем думал секретарь райкома, директор не знал, но чувствовал, что им владели невеселые мысли, - глубокая складка залегла между бровями.
"Теперь дело его совести, - решил про себя Брянцев, - запрашивать о Карыгине или спустить на тормозах".
Подъехали к широкооконному дому, занимавшему целый квартал. Тулупов пожал Брянцеву руку, крепко тряхнул ее, и Алексей Алексеевич понял, что приобрел в его лице друга. Но понял также, что приобрел сегодня и врага. Беспощадного притом, скрытого. Правда, в райком партии Карыгин больше не ходок, но мало ли есть в стране организаций, где его не знают?
Пришло на память охотничье правило: медведя надо класть наповал, потому что нет ничего опаснее раненого зверя.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Вызов в Госплан федерации был для Брянцева неожиданным. Экономисты не успели подготовить материалы к вечернему самолету, пришлось отложить вылет на утро.
Брянцев даже рад этому. Вечером Василий Афанасьевич, его шофер, наловил великолепных озерных раков, теперь они полетят с ним в Москву. Там таких не найти, а Еленка любит раков с детских лет - на Дону они первое лакомство.
- Не задохнутся? - спросил Брянцев.
Шофер снисходительно посмотрел на него.
- Что вы! Я их сухим мхом переложил. В такой упаковке с ними ничего не станется.
Брянцев верит и не верит. Рыболовы у него доверием не пользуются, а Василий Афанасьевич - настоящий рыболов. Своеобразный он человек, Василий Афанасьевич. Заботливый, преданный, но не теряющий своего достоинства. Кого не любит, того не возит. У Хлебникова продержался только две недели и запросился в грузовой парк. И вежлив тот был, и внимателен, и перерабатывать не заставлял: привезет его на совещание - домой отпускает, не заставляет ждать у подъезда по три-четыре часа. Но шло это не от души, а от наигранного демократизма, - вот, мол, какой я свойский и простой.
Василий Афанасьевич научился отличать естественную простоту от игры в простоту и фальши не выносил. К Брянцеву он и привязался за то, что тот не играл. Не заладится у него что, муторно на сердце - молчит, а отойдет немного - разговорится, и, что больше всего ценил Василий Афанасьевич, посоветуется. Ничего тут удивительного нет. Оба шинники, только один делает их, а другой на них ездит. Сядет рядом с ним Брянцев - и чувствует шофер, что везет своего человека. Ничего ему от директора не нужно, ни квартиры, потому что свой домик есть, ни премии, потому что шоферам никаких премий не начисляют. Но старается он изо всех сил. Знает Василий Афанасьевич много больше того, что полагалось знать шоферу, - при нем Брянцев вел любые разговоры, доверял даже письма получать до востребования.
