вымыться.
Только что отправила Чжан Цзяня мешать воду с сахаром, но теперь срочно приказала ему выкрутить пеленки, отмокавшие в деревянном корыте, — Дохэ надо искупаться.
Дохэ вскочила со стула и с грохотом распахнула дверь в маленькую комнату. Одеяла и простыни близнецов не успели выстирать, поэтому Дахай с Эрхаем спали в клочьях ваты. В комнате стоял густой дух: запахи еды, табака, испражнений сплелись в горячий клубок. Игральные карты дети так обмусолили, что они сделались круглыми, вся кровать и пол были в крошках от пампушки. Дохэ схватила сыновей, поджав ноги, села на кровать, и дети улеглись в ее руках надежно и покойно. Она расстегнула пуговку на грязном, как половая тряпка, платье, и близнецы, не открывая глаз, тут же взяли грудь. Через несколько секунд один за другим выплюнули. Дохэ снова сунула им грудь, на этот раз они отказались сразу, словно плюнули две сморщенные виноградные шкурки, из которых выжали сок и выдавили мякоть. Дахай с Эрхаем крепко спали, но их разбудили и заставили сосать давно пересохшую грудь, и теперь братья не на шутку рассердились, заплакали, закричали, засучили ручками и ножками.
Дохэ, не проронив и слова, не шелохнувшись, с тихим упрямством прижимала к себе детей. От каждого их трепыхания ее дряблую грудь болтало, казалось, этой груди уже полвека, не меньше. Вся плоть Дохэ была иссушена, ребра выпирали наружу, рядами спускаясь вниз от ключиц.
Она упрямо совала грудь в ротики Дахая и Эрхая, но они снова и снова отказывались. Тогда Дохэ, не церемонясь, сжала губки Дахая, заставляя его сосать, будто если он послушается, у нее вновь появится молоко, хлынет из недр ее тела. Будто если дети возьмут грудь, связь с ними останется священной и нерушимой, как воля Неба, и Дохэ окажется сильнее мужчины и женщины, живущих в этом доме.
С Дахаем трюк не сработал, и она принялась за Эрхая. Одной рукой Дохэ грубо сжала затылок сына, другой сунула ему грудь. Головка Эрхая дернулась вправо, влево, но не смогла прорвать осаду, назад отступать тоже было нельзя. Лицо ребенка стало пунцовым от гнева.
— Что творишь? Откуда там молоку остаться? — бросила Сяохуань.
Но разве Дохэ понимала сейчас доводы разума, слушала рассудок? Она даже с полугодовалыми сыновьями была груба и безрассудна.
Поняв, что отступление отрезано, Эрхай бросился в атаку. Он нанес резкий удар, впившись парой верхних зубок и рядом нижних в этот настырно морочивший его сосок. Дохэ охнула от боли, грудь выпала из сыновнего рта. Два негодных, никому не нужных соска вяло и скорбно повисли.
Чжан Цзянь не мог больше на это смотреть. Он подошел, взял Эрхая, осторожно объясняя Дохэ: дети уже привыкли к каше и разваренной лапше, и гляди, разве им плохо? Ни ляна веса не потеряли.
Дохэ вдруг положила старшего сына на кровать, а в следующий миг уже вцепилась в Чжан Цзяня. Никто не успел заметить, как она поднялась с кровати и метнулась к жертве. От исхудавшей Дохэ осталась одна пустая оболочка, но двигалась она, словно дикий зверь. Повисла на широких плечах Чжан Цзяня, колотя его по голове, по щекам, по глазам, а ноги ее превратились в лапы, десять длинных черных когтей изодрали икры Чжан Цзяня до кровавых полос. Нападение застало его врасплох, он держал у груди орущего Эрхая, пришлось принимать удары Дохэ на себя, не то сын попал бы под горячую руку.
Сяохуань покрепче прижала к себе Дахая, чтоб не напугался, и отступила к дверям маленькой комнаты. Скоро кулаки Дохэ выгнали Чжан Цзяня в коридор, он опрокинул ведро, наступил на щетку, которой скреб пол, и нетвердо попятился назад. Железная кухонная лопатка звонко бренчала у него под ногами.
Дохэ колотила Чжан Цзяня и, громко плача, выкрикивала что-то по-японски. Чжан Цзянь с Сяохуань решили, что она бранится, но Тацуру кричала: почти, почти! Еще немного, и я бы не вернулась. Почти сорвалась с того поезда, что вез арбузы. Еще немного, и перепачкала бы платье, не сдержавшись, когда болела животом. Почти! Чжан Цзяню почти удалось меня погубить.
Улучив просвет в бою, Сяохуань отняла у мужа Эрхая. Она понимала: держи Дохэ — все равно не удержишь, она сейчас полубес-получеловек, потому и сила у нее бесовская. Вместо этого Сяохуань убрала со стола чай и тарелки с закуской, чтобы убытков от свары было поменьше. На месте Дохэ она бы не стала бросаться на обидчика с кулаками, лучше взять бритву и отделать его как следует, чтоб кровь ручьем хлынула.
Дохэ отпустила Чжан Цзяня. Тот все гнул свое, повторял, что она сама куда-то убежала, потерялась, а теперь вернулась и вон что устроила! Но Дохэ не слышала ни слова, малыши с самого рождения кричали, как два звонких горна, а сейчас подросли, маленькие горны стали большими, и непонятно было, который ревет громче. Соседи, отсыпавшиеся после ночной смены, теперь с вытаращенными глазами лежали и слушали сияющий латунный рев близнецов.
Дохэ схватила с пола кухонную лопатку и запустила в Чжан Цзяня, он пригнулся, лопатка угодила в стену.
Теперь с ним билась на смерть уже не Дохэ. а жители деревни Сиронами. Их особая дьявольская ярость рождалась как раз из долгого молчания и тишины. Призраки Сиронами вселились в тело Дохэ. а кухонная лопатка стала ее самурайской катаной.
— Пусть стукнет раз-другой, кровь покажется, и делу конец! — уговаривала Сяохуань мужа. Но и ее голос тонул в детском реве. Чжан Цзянь ничего больше не слышал, а услышав, едва ли бы понял. Он надеялся только, что Дохэ еще раз-другой промажет и истратит силы. Улучив секунду, Чжан Цзянь заскочил в большую комнату и придавил дверь, но до конца она не закрылась — с другой стороны на нее всем весом навалилась Дохэ. Так они и застыли: она снаружи, он внутри, а дверь превратилась в стоячие весы, и чаши с двух сторон оказались наравне. Их шеи надулись и покраснели, Чжан Цзяня охватил ужас: женщина, слабая, так деревце на ветру, может сдюжить против него — щель в дверях так и держалась в полчи шириной. Волосы Дохэ разметались по плечам, обожженное солнцем лицо, землистое от недосыпа и голода, сейчас стало лиловым. Она что было сил навалилась на дверь, губы растянулись в две нитки, обнажив давно не чищенные зубы. Сяохуань в жизни не видела ничего страшнее. Крикнула, насколько хватало иссушенного табаком голоса:
— Чжан Лянцзянь, твою ж мать! Ты из отрубей слеплен? Что, вмажут тебе пару раз, на куски рассыплешься? Пусть ударит
