Я прошел к школе. Через улицу от колодца пробежала сторожиха Ядзя Стшелецка с полными ведрами на гнутом коромысле. Вода хлюпала в пыль, босые ноги молодицы были мокрые и грязные. Ядзя торопилась - нужно было замести и вымыть полы в классах, пока не проснулись и не запищали маленькие Ступенята.
Я, кажется, и не поздоровался с нею. Держал тяжкое сердце на нее с тех пор, как Ригор Власович повенчал ее со Ступой своим наганом. И даже в представлении моем поблекла ее неземная краса, и тело, которое, казалось бы, могло ослепить самого бога, мысленно вижу почерневшим - пощипано серыми клешнями Ступы. Нет бога, если богородица - в свином хлеву!
И мысленно видел уже и Ядзю в петле - склоненная набок голова, вывалившийся синий язык. Померк золотой нимб ее волос над ясным челом. Бог тоже покинет ее - святой нельзя оставлять жизнь, пока ее не замучили.
Со школьного крыльца осторожно топочет в своих ладных туфельках Нина Витольдовна. Сейчас она, как и всегда, напоминает мне утреннюю зарю. Подняла глаза, увидела меня, обрадовалась:
- Ой, это вы!.. Доброе утро, дорогой Иван Иванович!
Я зажмурился от счастья: она - жива! Не наложит на себя рук женщина, что счастлива своим вторым рождением. Как это хорошо, что я намного старше ее, и поэтому она, как и потомки мои, - бессмертна! Ведь все, кто за моей межой, - бессмертны.
- Ниночка!.. - Так, кажется, впервые назвал я ее вслух. Ибо в душе это слово лелеял, стоял перед ним на коленях, касался его устами, пил, как чистейшую живую воду.
И я был очень удивлен, что меня не поразил гром. Может, потому, что Нина Витольдовна давно не слыхала нежных слов. Может, потому, что и у нее болела душа и слово мое капнуло бальзамом. А еще, может, и потому, что она слышала какой-то голос в себе и моего слова не услышала. А может...
Но я был трезвым даже в опьянении своем и последнее предположение отверг. Да оно и не нужно мне. С меня достаточно и этого, я сыт вполне своею радостью - она жива!
Может, воспитанность, может, такт, а может, и... Нет, это ее светлый ум подсказал ей такие слова:
- Ох, как вы мне всегда нужны, дорогой Иван Иванович!.. - И хотя она продолжала говорить, а я отсек эти слова, и они долго звучали во мне, как благовест. - Я всю ночь не спала... все разговаривала с вами... с близким человеком... все о том же... как жить, чтобы не чувствовать себя виновной в чужих бедах? Как, наконец, поступать?
И совсем неожиданно для себя мне захотелось испытать ее. Хотелось ясности, безмерной ясности.
- Это вопрос всей вашей жизни?
Она смутилась. Брови волнисто изогнулись.
- Да. Это не сегодняшний плач. Но в иное время я была глубоко убеждена в нерушимости мира, чтобы лелеять какую-либо надежду на лучшее. С надеждой приходит и желание действовать. Но что делать, что?
- Очевидно, помогать таким, как Полищук. Такие не знают колебаний. Для них все ясно. У них четкое, может иногда упрощенное, представление о границе между добром и злом.
Нина Витольдовна в задумчивости молчала.
- Им я верю. Только бы поверили мне. - И, помолчав еще, добавила: Как только возвращусь в село, запишусь в женсовет. Туда меня, пожалуй, примут. И горе будет тому, как теперь говорят, мироеду, который посягнет на жизнь и достоинство женщины! Мне кажется: коммуна там, где по-настоящему свободна женщина, где она будет рождать не рабов, а рыцарей и героев! Пошли! - решительно положила она руку мне на локоть.
Хотя только что занялся свет, у Титаренко уже не спали. Данько запрягал коней, Кузьма Дмитриевич и Тимко укладывали на воз тележку и плуг, выезжали пахать ранний пар. Здесь не имели времени на раздумья о жизни и смерти, о страданиях души человеческой, - у каждого свои обязанности: тот уходит из жизни, иная стонет в родовых муках, тот с истиком* в руке будет ходить за плугом. На этом стоит мир.
_______________
* И с т и к - палочка с железным наконечником для очистки плуга от налипшей земли.
Заметив нас, Кузьма Дмитриевич вытаращил глаза, так и присел. Всплеснул руками о полы.
- Ай-яй-яй! Вот, гадство! - На растерянное, вычеканенное на меди, лицо - морщины продольные, морщины поперечные, глубокие до черноты, наплыла напряженная улыбка. - Эге-ге! Ранние пташечки! И пани Бубновская!.. И Иван Иванович! В гости, вот так... А мы, гадство, на поле, значца, да... на поле... Вот так жизня устроена... Тимко, убери собаку в будку, чтоб барыню не порвала... Это вы, значца, про четырехполку... А мы уже давно хозяйничаем в четыре руки, как наша власть говорит...
- Нет, - с неожиданной для меня резкостью отрубила Нина Витольдовна, - мы хотим повидать вашу невестку, которую довели до самоубийства! Мы хотим удостовериться, что ее еще не доконали!
Старик затрясся весь.
- Оно, значца, так... значца, так... - Он задыхался. - Вот, гадство!.. Значца, так... Данько, рассобачий сын, почто гриву не выпростал?! - закричал он высоким, сорвавшимся на фальцет, голосом. Выхватил из рук сына кнут и с болезненной гримасой огрел парня несколько раз кнутовищем.
Данько отскочил, яростно взревел и сжал кулаки. Старик бросил кнут и схватил с воза истик.
- Вот я тебе, гадство!.. Научу как!.. Научу!.. - Потом сплюнул и прохрипел: - Оно, значца, так... Никакого, пани, касательства к энтому делу не имею... Ей-богу... Палажку, значца, спрашивайте... - И затряс головой: - Мужику, гадство, треба робить... Робить, пока сдохнешь... А они там!.. Вот так, гадство, жизня устроена... Растворяй ворота! - опять заорал на Данилу. И с такой поспешностью стал стегать лошадей, будто торопился на пожар. На ходу вскочил на телегу, яростно обернулся к сыновьям, которые не спеша, вперевалочку шли со двора, и замахал им кулаком. Те припустили бегом.
А с улицы к нам торопилась Павлина.
- О, и вы тут? - протянула она по-простонародному, и я понял, как она обескуражена тем, что запоздала.
Мы постучали, хотя это было лишним. В сельской хате не должно быть греха.
Палажка будто бы и ждала нас. Стояла в закутке между печью и полатями, полуобернувшись к двери - высокая, широкая, худая, черноликая.
- Здравствуйте!
- Дай боже здоровья.
Была Палажка недвижима не только фигурой, но и душой. Сейчас она походила на почерневшую дубовую лавку, поставленную торчмя. И мы не знали, как к ней подступиться.
- А невестка где же? - Это, кажется, вырвалось у меня.
- В той хате.
Глаза ее были темные и мудрые. Взгляд стылый, как и душа.
- Что вы наделали!.. - дрожащим голосом сказала Нина Витольдовна. Ах, что вы наделали!..
- Ну, ты гляди! - удивилась старуха. - Виновата хата, что впустила Игната!.. Чудеса, да и только!
И снова мы молчали и чувствовали себя так, будто нас облили помоями.
- Послушайте, вы!.. - вдруг прорвало меня.
Но Палажка и не шелохнулась.
- Чего кричите? - прогнусавила она - без сердца, без злобы, без вины, без страха. - Говорите, чего пришли. Робить треба.
Мы и вправду мешали ей. Невелик праздник, невелика беда, когда кто-то дурной пожелает свести счеты с жизнью. А время не сидит на колоде, а солнце не стреножено.
И мы уже было направились в другую комнату, как под окном кто-то протопал. Саданул ногой сенную дверь, задребезжал щеколдой внутренней, и на пороге на какое-то мгновение застыл Степан Курило. Он, казалось, и не заметил нас. Глаза злобно округлены, весь подался вперед - вот-вот прыгнет, сомнет, изувечит.
- Ты!.. - шевельнул губами, обращаясь к Палажке.
И она поняла. Еще больше потемнела в лице и быстро перекрестилась. Степан рванул саблю из ножен и прыгнул вперед. Откинул назад руку и, резко хекнув, описал клинком блестящую и тоненькую, как молодой ледок, дугу. И сам едва не упал. Острие клинка вонзилось в матицу дюйма на два. Я ринулся к обезумевшему человеку, охватил его за плечи, Нина Витольдовна и Павлина загородили старуху.
- Степан, опомнитесь!.. Вы с ума сошли! Лю-у-уди!..
А он хрипел, с силой вырывался, конвульсивно дергал саблю. Я терял последние силы, а он напирал на меня, как медведь, обдавал горячим дыханием, ненавидел. Вдруг внезапно обмяк и затрясся в злом рыданье.
- Г-гады шипящие!.. Отбили... отобрали... последнее!.. Да и то, ненавистные, погубили!..
Он еще раз рванулся к Палажке, но с меньшей яростью, и я его сдержал.
- Степан!.. Ради бога!.. Отойдите, говорю! А то...
Он бессмысленно глянул на меня и быстро пришел в себя. Немного попятился назад, кинул фуражку наземь.
- Тьфу!.. Падло!.. Руки марать!.. Н-не. - Еще раз посмотрел на меня, опустил голову. - Извиняйте. Благодарствую. И еще раз... спасибо великое. - И твердым шагом направился во вторую комнату. Мы все быстренько протолкались за ним.
Очевидно, от страха Яринка прикрылась рядном с головой, но, заслышав наши шаги, на миг ожгла нас диким взглядом.
Степан, вероятно, забыл о нас.
- Ягодка моя!..
Громыхнув саблей и прикладом карабина, опустился перед постелью на колени.
- Яриночка!
Уткнул голову в подушку.
- Да лучше б я не родился на свет!
Яринка приподнялась на локте, а потом села. Смотрела на склоненные плечи отчима с удивлением и всезнающей мудростью. Перехватила мой взгляд и порывисто закрыла шею локтем.
