коровник вместе со старшим куда пошлют, с доярками и зоотехником Невечерей.
Главный балетмейстер Вениаминов, переживая за успех спектакля и одновременно не сомневаясь в этом успехе, буквально млел от тревожного восторга, когда под дырявым сводчатым потолком яблоневского коровника зазвучала пасторальная концертная пьеса для флейты и ударных. Музыка тут ну прямо-таки защебетала, и у доярок, которые ни на минуту не прекращали вечернее доение коров, перед глазами предстали, понятное дело, птицы и птицы, бесчисленное множество птиц, что рвались в небеса и звали их за собою. Если б можно было прочесть мысли Вениаминова во время вечернего доения, когда скотина, жуя сено, умиротворенно вздыхала и сопела, а струйки молока выбегали из коровьих сосков и стреляли в подойники, то мысли его были, наверное, примерно такими: «Ах, какие остервенело короткие треххордовые и кварто-квинтовые припевки, какое остинато малой секунды у арфы и ударных, какие ладовые и метроритмичные переливы с ярко выраженной танцевальной основой!.. Прекрасно зазвенел сонорный аккорд струнных, арфы и челесты, он будто повис на какое-то мгновение в воздухе над скотиной, казалось, его можно было увидеть и даже потрогать пальцами. А сопрано, тенора и басы еще никогда и нигде так не звучали, как сегодня, то ли тут, в коровнике, такая неимоверная акустика, то ли это на хор так магически действует присутствие старшего куда пошлют, который внешне на первый взгляд весьма обыкновенный колхозник, зато внутренне, безусловно, неповторимый… Еще никогда Икар не ковал себе крылья так одухотворенно, как сегодня в коровнике. Сколько энергии вкладывал в каждый удар молота и как божественно звенел молот на железной наковальне!.. Спасибо судьбе, которая привела меня в Яблоневку! Еще никогда с таким веселым вдохновением не исполнялся нашей труппой дионисийский танец, еще никогда так не поражал тембровый рисунок медных в сцене охоты!»
Ну вот, если уж так взволновался главный балетмейстер, который в искусстве балета съел собаку, и не одну, то что уж тогда говорить про грибка-боровичка и других яблоневских животноводов! В искусстве балета ни один из них собак не ел, было не до того, и на их чистые наивные души спектакль должен был произвести небывалое впечатление, выразившись в литрах надоенного молока.
О таком спектакле могли бы только мечтать лучшие балетмейстеры и исполнители мира! Правда, и тут произошли некоторые недоразумения, хотя это были сущие пустяки. Когда в коровнике величаво-грозно зазвучала тема Архонта, когда музыка стала похожа на причудливое полиритмическое сплетение с неожиданными темброво-регистровыми соединениями, когда в оркестре стали заметно доминировать труба и ксилофон, отозвалась корова Квитанция. Ей бы, конечно, следовало молчать и жвачку жевать, ибо для нее в спектакле композитор не предусмотрел никакой партии, да и куда ей, колхозной Квитанции, было состязаться с бельканто. Но в корове неожиданно пробудился интерес к классике, который она и высказала, задрав морду над яслями и жалобно мукнув. Возможно, это мычание дополнило неожиданной краской так называемую мимично-жестовую музыку спектакля — об этом мог квалифицированно судить лишь главный балетмейстер Вениаминов. Остается лишь сказать, что, когда мукнула Квитанция, лицо его было спокойным, ни один мускул не дрогнул на нем.
Имела место еще одна непредвиденная мелочь. Среди выставленных в коровнике декораций были древнегреческие амфоры, которые театр одолжил в историческом музее специально для поездки в Яблоневку. Доярка Христя Борозенная, видно, не привыкшая к тому, что во время вечерней дойки в коровнике идет спектакль, замороченная, вылила полведра надоенного молока в ближайшую амфору. Возможно, когда-то в Фивах какая-нибудь древнегреческая доярка и выливала молоко в эту древнегреческую вазу, так что главный балетмейстер Вениаминов и этот случай мог расценить положительно, решив, что сама жизнь вмешивается в искусство, дописывает спектакль на свой лад, таким образом еще убедительней воплощается идея слияния искусства с производством.
Главный балетмейстер Вениаминов страдания Икара переживал как свои. Краем сознания и краешком подсознания он побаивался, чтобы эти страдания не отразились негативно на производственном процессе в коровнике, чтоб от печали по Икару не опустились руки у грибка-боровичка, а из этих работящих рук не выпали бы вилы. Но Хома мужественно перетерпел страдания Икара, вилы не выпали из его рук, и главный балетмейстер был уверен, что они уже и не выпадут, потому что спектакль шел к концу и вражьи силы должны были отступить, а образ полета в музыке приобрел монументальное звучание…
Перед финальной картиной какая-то из доярок смилостивилась над главным балетмейстером Вениаминовым, от творческих переживаний буквально спавшим в теле, и налила человеку кружку свеженадоенного молока. Творец опрокинул кружку одним махом, потому как должен был спешить, песенно-светло плыли над скотиной и над яблоневскими животноводами теплые звуки скрипок и гобоя, уже будто переливалась звучанием всех своих сорока семи струн арфа, воспламенялась небесными клавишными звуками челеста (следует сказать, что ее молоточки, стучащие по металлическим пластинкам, будто пульсировали энергичным светом, тембр их звучания был таким сладким и нежным, что напоминал вкус астраханского арбуза), и колоратурное пение вознеслось над сопрановыми партиями как лилия на высоком стебле. Так вот, спектакль увенчивался достойным венцом, и создание этого венца потребовало от главного балетмейстера Вениаминова едва ли не полного самоотречения, потребовало от него максимального напряжения чувств и мыслей. Правда, запах молока, стоявший в коровнике, щекотал ноздри, горло содрогалось от спазм, но эти мелочи не мешали ему размышлять приблизительно таким образом: «Ох, финал — полет Икара, фонтан эмоций, радость достигнутой мечты! Контрастно-сложенные и поэмно-симфонические структуры… Кода должна символизировать пришествие десятков, сотен, тысяч новых Икаров — пусть они приходят в колхозы, на фабрики, на шахты. Икары должны работать, дерзать в труде, но труд их должен быть не бескрылым, а крылатым. Новейшие Икары все время должны ощущать свои крылья за плечами, ощущать себя в полете, ибо они в веках утверждают подвиг первопроходца воздушных трасс!»
Конечно, балетмейстер Вениаминов мог думать совсем иначе, ведь вы же знаете, как трудно заглянуть во внутренний мир творца, окинуть взглядом бездны озарений и вдохновения или попытаться в словах передать волшебство и одновременно материалистическую сущность творческого процесса… В яблоневском коровнике с помощью хореографических, музыкальных и хоровых средств еще создавался образ монументального полета, когда грибок-боровичок поставил свои вилы в угол.
— Ну, я сегодня молодец, — сам себя похвалил старший куда пошлют, вытирая обильный пот со лба. — Я сегодня один за восемнадцать человек управился, хотя порою управлялся и за двадцатерых без двух.
Сказав такое, будто гвоздиком прибив, Хома величаво прошел мимо оркестра, мимо хора, мимо дощатых декораций сцены,
