И у Максима, когда его избивал парень-дембель за то, что у Максима нет денег. И у Димы, бывшего тому свидетелем. И у меня. У всех нас. Нас приучали бояться.
Впереди долгая жизнь и множество страхов: страха быть избитым, быть искалеченным, страха воинской повинности, страха не сдать экзамены, страха, что твоя девушка забеременеет, страха попасть в тюрьму, страха потерять работу.
– Андрей не виноват, что не помог мне, – говорю я. – На его месте я поступил бы так же.
– Вы стоите друг друга, – выдыхает мой гость. – Он не поможет тебе, ты – ему. И это дружба?
Мои родители и родители Андрея дружили семьями. Мы ездили вместе летом на юг, ходили с Андреем в одну группу в детском саду, три года учились в одном классе. Потом наш класс расформировали, но мы жили в одном подъезде и виделись каждый день.
– Наша дружба в том, что мы были всегда вместе.
– Вместе? – смеётся гость. – Что толку, что вы вместе, если одного бьют на глазах другого? А второй вжался в стену и твердит: «Только не меня».
Гость оттопырил нижнюю губу и, издеваясь, трясёт головой.
Андрея после девятого класса отправили к бабушке в Свердловск. Мы переписывались два года, а потом письма обоим надоели.
– Других друзей у меня нет и не было. С тех пор, как меня сломали.
Подростки делятся на три категории: те, кого успели запугать; те, кто бродят шайками и бьют первых, но поодиночке сами трусы; и те везунчики, которых минули фобии. Их вовремя никто не избил и не запугал, и они легко вошли во взрослую жизнь.
– Значит, ты сам такой, раз у тебя такие друзья.
Было время, когда мы были уверены в себе, не боялись никого и ничего. Мы не понимали, по каким причинам нельзя разговаривать с незнакомцами. Родители отгородили нас от внешнего мира. Они укрыли нас от финансовых забот и хулиганов, от гонки за пропитанием и от страха остаться никому не нужным.
Настал подростковый возраст – и внешний мир навалился на нас.
На нас давили со всех сторон: ублюдки, которые пытались разбить нам нос (двоечники, старшеклассники, бывшие зеки, недавние дембеля, пацаны с другого двора и с другой школы – кто угодно), взрослые, которые учили нас жить, школа – своими стенами и недалёкая страшная свобода.
Мы жались друг к другу. Бесполезно проводили часы в подвале. Играли в карты в одинаковые игры, дурака и тысячу. Пацаны втихушку от родителей курили сигареты. Появлялась возможность – пили.
– Они мои друзья, потому что мы вместе прошли всё это, – говорю я. – Они мои друзья, потому что вместе мы были ангелами и каждый из нас помнит другого в то время.
Я говорю:
– Они мои друзья, потому что мы вместе ломали зубы о взросление. Потому что мы были вместе, когда наша кожа была тоньше, чем взрослый мир. Когда мы были настолько ранимы, что, прикоснись к нам, и тело истечёт кровью. Когда каждый из нас был испуган приближением новой жизни и отчаянно хватался за настоящее. Не за прошлое – нет. За настоящее. А сейчас мы живём или прошлым, или будущим: или плачем с бутылкой водки, или прикидываем, как тратить деньги.
Я говорю:
– Они мои друзья, потому что они вместе со мной жили настоящим. Мы пили водку и спрашивали: «Тебя прёт?» Нас интересовало, чувствует ли друг то же, что ты, здесь и сейчас. И как радовало, когда отвечали: «Прёт!» И пили мы не чтобы залить горе – водка объединяла наши чувства. Они мои друзья, потому что они помнят всё это.
В моём горле першит, я приподнялся на локтях.
Гость затягивается сигарой, сбрасывает пепел на пол.
– Допустим, – выдыхает дым. – А где они теперь?
Андрюха Веков, тот, что старше на два года, женат, у него двое детей и две работы, по работе на ребёнка. Он пашет без выходных и праздничных. Миху Соткина уволили по тридцать третьей, и он служит в армии по контракту. Максим спился. У него жена и приёмный ребёнок. Денис работает водителем в такси. Одноклассник Тани уехал в Москву. Шофёра я не видел с восемнадцати лет. Андрей Краскин в Свердловске. Гена работает в зоне охранником. И так со всеми.
После окончания школы мы разбрелись кто куда: одни – служить, другие – дальше учиться, третьи рванули на заработки. Никаких «вместе». А прошло всего-то семь лет.
– Нет их, – говорю я.
– В том-то и дело.
– А других не будет. У взрослых не бывает «вместе». Если только вместе выживать.
– Женись, – говорит мой гость. – По крайней мере, не будешь один.
– Я думал об этом. Но где гарантия, что буду счастлив?
– Гарантий нет.
– А как же любовь?
– Будешь ждать любви, никогда не женишься. Да и что любовь? Придумай себе. Придумал же Таню и Катю.
На уроках в школе я наблюдал за девочками и выбирал, какая из них мне больше нравится.
Самой красивой была Маша Полева. Дочь богатых родителей, она лучше всех училась и выглядела Дюймовочкой с книжного рисунка. Я сразу отмёл её: слишком красивая, на таких лучше не покушаться, итак претендентов много.
Из оставшихся девочек самой красивой была Катя Соколова. Она была не такая красивая, как Маша, но лучше, чем все остальные. Так Катя стала моей любовью.
С Таней было проще: в моём доме были только две девочки примерно моего возраста, Таня и Настя. Таня была красивее Насти, и я часто видел её в компании её подруг. Настю я видел реже.
– Хоть Жанну замуж возьми – какая разница? У неё ребёнок уже. Гулять не будет, нагулялась.
– А зачем?
– Ты что – глухой? Ты меня вообще слушал?
– Да пошёл ты, – роняю я.
– Что? – со стуком правое копыто опускается на пол. Мой приятель поднимается со стула.
– Не надо советовать.
– А не слишком ли ты борзый? – сигара отделяется от волосатой лапы и падает на пол.
– Пошёл на! – выплёвываю я, и гость кидается в мой угол.
Я выставляю ноги перед собой. Гость врезается в них животом и хрипит. Его руки тянутся к моему горлу, морда искривилась. Я хватаюсь за его большие пальцы и выкручиваю их в обратную сторону.
– Не учи меня жить! – кричу я.
Он воет от боли, бьёт меня коленом.
– Пошёл вон отсюда!
Он хрипит и извивается, в темноте горят две точки ниже его лба. Зловонное дыхание и шерсть трутся об меня, шипят, елозят по мне.
В комнату вплывает рассвет. Гость растворяется в его лучах. Шерсть отваливается клочками, морда вытягивается, исчезают огни-точки, толстый, расширенный нос, высокий лоб, маленькие прямые рога. Исчезают лапы в перчатках, грудь растворяется в рассвете, сливаются с воздухом живот и ноги. Последней остаётся челюсть, она клацает в пустоте и лопается как мыльный пузырь.
Я засыпаю.
Просыпаюсь через пару часов, встаю с матраса, иду к двери. Возле трубы
