изогнув шею голосисто пропел, потом слетев на землю, призывно гогоча, стал сманивать кур приглашая их на улицу, нырнув в подворотню.
Василий Ефимович, заслышав, что на соседнем дворе Иван, стуча оглоблями, запрягает лошадь, крикнул ему:
– Шабёр! Ты запрягаешь!
– Да, а что?
– И я сейчас тоже стану запрягать.
Из избы вышел разбуженный со сна Ванька, он забрался в телегу и залегши на мешки с семенами задремал, готовясь к продолжению сна в дороге.
Савельевы и Федоровы из дворов выехали почти одновременно. Впереди едущей Федотовой телеги, такой же сонной, как и Ванька полуспал Санька. Их отцы взяли с собой на сев, как обычных помощников в пахоте и бороньбе. Дорога в заполицу длинная и извилиста. Доехав до «Рыбакова» у телеги Федотовых тоскливо заскрипело неподмазанное колесо. Иван, досадливо выругавшись, остановил лошадь, поспешно спрыгнув с телеги, подошёл к скрипящему заднему колесу, осмотрев его, и набранной из глубокой колеи жидкой грязью взамен мази подмазал ось.
– Вот, ешлитвую мать! – позавчера телегу отремонтировал, а подмазать колёсы и невдогадь! – смеясь, он крикнул Василию.
Остановка и неполадка с колесом разбудили спящих в телегах Саньку и Ваньку. Солнышко поднялось уже высоко, пригревая сушило землю. В селе на колокольне призывно зазвонили в маленький колокол.
– Эт, что, сегодня будень, а к обедне звонят? – спросил Иван Василия.
– Сегодня маленький праздник: Кирилл и Мефодий – словянские просвещенцы, вот и звонят, – объяснил Василий.
– Ну! А я забыл.
Ванька устремлено смотрел вдаль и с интересом наблюдал, как вдали над пригорком течёт волнистое марево. Неугомонные жаворонки, голосисто звенели в подсиненном поднебесьи. Запрокинув голову Ванька долго всматривался ввысь, стараясь глазами отыскать там песенника, но, видимо, жаворонок поднялся так высоко, что скрылся за небольшим облачком висевшем в зените, и песня его стала едва слышной. Ванька невольно перевел свой взгляд на лошадь и на запряжку. Его внимание привлекла именно запряжка. В голове у Ваньки возникла пытливая мысль: «И кто, только, первым придумал эту русскую запряжку». На морде лошади – оброть, на шее – хомут, на хребтине (называемой холкой) – седелка, всю лошадиную спину облегает шлея, дуга с оглоблями, телега с колёсами и вожжи в руках седока – вот и вся – простая, но надёжная в дороге запряжка, существующая на Руси, наверное, уже несколько столетий.
– Какая здесь местность-то не ровная, то долы, то бугры. Вон там вдалеке, еще бугристее! А наше село Мотовилово, как в яме, – заметил Иван Василию, сидя на телеге и всматриваясь в даль по направлению юго-востока.
– А в наших местах, когда-то, тоже землетрясение было, вот местность-то и искоробило – на слова Ивана отозвался Василий.
– Не может быть! – усомнился Иван.
– Наш Санька об этом где-то вычитал, – пояснил Василий.
– Это было, наверное, очень давно, – с безразличием проговорил Иван.
Приехали на место. Начали пахать. Василий Ефимович объехав загон пять раз, передал пашню Ваньке. Подражая отцу, Ванька приказно покрикивал на Серого: «Ближе! Ближе, тебе говорят! Вылезь! Куда в борозду лезешь. У, дьявол!» – властно ругался Ванька на Серого, когда тот ненарочисто вступал в борозду.
Пахаря сопровождала стая грачей. Остановившись на кратковременную передышку, видит Ванька, как один находчивый сообразительный грач, захватив червя клювом, заботливо очищая его от прилипшей земли, протаскивал его из-под наступившую на него ногу.
Учащенно дыша, опустив натруженные плугом руки, Ванька устремил свой взор вдаль поля, где видно было, как по вспаханной земле, течет, струится волнистое марево. Видит Ванька вдали отдельные деревца, небольшие берёзовые рощицы и манящие к себе, кустарниковые поросли по болотам и суходолам. Слышит Ванька, как Иван Федотов бранит своего сына Саньку.
– Ты уже совсем лошадь-то задёргал! Видишь она даже не знает с которой ноги ход начать, на одном месте переминается, боится с места тронуться, а ты не дергай, а спокойно! Вот так! – поучал отец Саньку пуская его в пашню.
Ванька слышит и то, как где-то поблизости пересвистывая щелкает перепёлка. После своеобразного ее мурлыканья, громко раздавалось ее: «Подь-полоть! Подь-полоть!»
– Шабёр! Нет ли у тебя кваску попить, вода в Шешколе теплая, жажду не утолишь, захваченная из дома согрелась! – с просьбой обратился Иван, распаленный пашней.
– Есть! – услужливо отозвался Василий, вот на телеге бочонок с холодным квасом, иди, пей!
Иван с жадностью припал к поднятому над головой бочонку, с урканьем глотал ядреный квас. Его выпуклый кадык на тощей шее то поднимался, то опускался, в такт глотанию. Напившись, Иван рукавом вытер намокшие от кваса усы, ладонью осушил свою жиденькую бороду.
– Вот бают, до святой Миколы не сей гречки, не стриги овечки – холода будут, а вон какая теплынь, благодать стоит! Дни ясные, тёплые, как тут не сеять! – посевы сразу в рост пойдут, – со знанием дела крестьянина-землепашца, высказался Иван.
– Да нечего баить, времечко стоит как по заказу, – в тон ему согласился Василий.
День был уже на исходе. Савельевы и Федотовы вспахали и посеяли по два загона: по загону проса и по загону гречихи. На завтра осталось у них, еще по загону. К ним подъехал с плугом бороной и семенами в телеге, тоже сеять, Митька Кочеврягин.
– Вы где ночевать-то усигноваться хотите? – спросил он Василия и Ивана.
– В суходол «Ореховы штаны» собираемся, а ты?
– А я было хотел в «Медвежий дол» поехать.
– Нет, мы в Ореховы, там травища по колено, и вязы с кленами развесисты, а под деревьями ночевать-то спокой! – в добавок высказался Иван.
– Ну и мы с Колькой туда поедем, – согласился Митька.
Между тем, день совсем склонился к вечеру. Вечером, солнышко, натрудившись за день, приготовилось закатиться за отдалённым лесом. Не успели пахари по последнему обещанному кругу объехать загоны, как солнышко устало плюхнулось там где-то вдали, за рубчатый край лесного массива. Мужики хлопотали около лошадей, а ребята принялись за варку ужина. Набрав под вязами дров, Ванька развел костёр, около его поставив чугунок с водой. Вскоре в чугунке заклокотало, пенисто забурлила вода. Кипень перещёбалтывала пшено и картошку, гоняя со дна наверх кусочки нарезанной свинины. Совсем стемнело, когда уставшие, натруженные за день пахари уселись около костра ужинать. На юго-восточном краю неба несмело засветились звёзды, сначала, которые покрупнее, а потом и мелкота. Молодой, яркий месяц молодцевато одиноко прогуливался по юго-западному небу. Перед ним, как бы стыдясь его яркого света, звезды-мелочь померкли, а крупные же, выдержав яркость света от месяца, остались на месте.
– Что это за диво! Зимой месяц по небу высоко ходит, а вот сейчас, посмотрите-ка, низенько разгуливает, – не обращаясь ни к кому, спросил Иван.
– Так, видно, устроена премудрость Божия, – ответил Василий.
– А я вот еще чего заметил: при нарождении, месяц по небу задом пятиться, а на ущербе идет «передом», – вступив в разговор, сказал Митька.
– Опять та же божья премудрость, – сказал Василий, залезая под телегу, располагаясь на ночь, на разостланных мешках под
