Уже стемнело, а Шмулик все еще в пустом току. В окнах изб засветились слабые огни. Мальчика начал мучить голод. Мороз становился все крепче и будто иголками колол его тело. Шмулик залез на скирду, забрался поглубже в солому и свернулся клубком. Стало немного теплее. Он попытался заснуть, но страх перед завтрашним днем отгонял сон.
Что будет дальше? Ведь он уже не вернется в дом Федьки. Куда идти? Кто из крестьян возьмет его к себе?
Голод и грустные мысли утомили его, и он заснул. На рассвете он поплелся обратно к деревне.
Теперь для Шмулика наступили совсем тяжелые времена. Не нашлось крестьянина, который бы согласился принять его к себе в дом. Мальчик скитался по дворам; за кусок хлеба или стакан молока таскал воду, колол дрова, ходил за скотиной, выполнял всякую работу по хозяйству. Ночи он проводил в холодных сараях и на току. Не раз грубым окриком или сильным пинком его выгоняли из конюшни или амбара, куда он тайком забирался на ночь. Давно уже не менял он белья, и тело его заедали вши.
Теперь он побывал во многих домах в деревне, и почти в каждом доме видел награбленное еврейское имущество: тонкое дорогое белье, шубу с плеча еврейской женщины, серебряные субботние подсвечники, сундуки, полные награбленного в еврейских лавках товаров.
Скитаясь по дворам, Шмулик почувствовал какую-то нервозность и беспокойство, овладевшие деревней. Люди собирались группками и переговаривались вполголоса, искоса поглядывая на мальчика. Иногда он набирался смелости и подходил к такой группе, но на него кидали злобный взгляд и прогоняли:
- Прочь отсюда, большевистское племя!
Все-таки слух его улавливал то там, то тут обрывки разговоров. Везде повторялось одно слово: партизаны. Партизаны, лесные разбойники, как их называли в деревне, бродят поблизости.
Последнее время они совсем обнаглели: подобрались даже к самому уездному городу, шастают на окраине. Вчера сожгли мельницу под самым носом немецкого гарнизона, разместившегося в городе. В глазах рассказчиков стоит страх: партизаны никого не щадят, убивают мужиков, сжигают усадьбы...
В деревне появились полицаи. Жители создали гражданскую оборону. По ночам патрули, вооруженные винтовками и автоматами, ходили по улицам деревни и на околице. Это оружие им дали немцы. Иногда раздавалась поблизости стрельба из винтовок в пулеметные очереди.
Положение Шмулика становилось все хуже. Лишь изредка какой-нибудь крестьянин позволял ему войти во двор и поручал ту или иную работу в обмен на кусок сухого хлеба. Большей частью его прогоняли, едва он появлялся у плетня. Все труднее стало находить и убежище на ночь.
Ходить по ночам запрещалось, и не всегда удавалось ему найти место для ночлега в какой-нибудь конюшне или в сарае до наступления комендантского часа.
Сумерки. На землю быстро спускается ночь. Из хлевов разносится по воздуху запах коровьего навоза. Бабы тащат ведра, полные парного молока. Мужики степенно беседуют между собой, покуривая трубки. На краю деревни, проходя мимо одного двора, Шмулик наткнулся на группу вооруженных людей из местной стражи. Они окружили какого-то незнакомого человека, очевидно, старшего. Вокруг стояло несколько мужиков и мальчишек. Незнакомец читал им листок, который держал в руке.
Когда в конце улицы показался Шмулик, один из мальчишек швырнул в него камнем в закричал:
- Жиденок, убирайся отсюда, а то немцев позовем !
Незнакомец поднял глаза от листка и посмотрел на мальчика, который хотел свернуть в сторону.
- Что это за оборванец?
- Путается тут под ногами...
- Из Сосновки; говорит, будто он русский, с востока.
- Из Сосновки? - насмешливо повторил старший.
- Верно, из разбойничьего племени он. Может, он им отсюда сообщения доставляет?
- Должно, шпионит, - добавил кто-то.
Незнакомец снял с плеча автомат. Мужики стояли по сторонам и таращили глаза с жадным любопытством, предвкушая потеху.
Шмулик не стал дожидаться. Вдруг он почувствовал прилив силы в усталых ногах. Все его тело напряглось как пружина. Одним прыжком он перемахнул через забор, отделявший его от соседнего проулка, и побежал, подгоняемый автоматными очередями. Остановился он, чтобы перевести дух. Деревня осталась далеко позади.
Шмулик стоял в чистом поле, покрытом белым снежным покровом. Перед ним - широкая дорога, тоже тонущая в белизне. Снег сыпал с самого утра и заметал все следы. Неподалеку перед ним темнел лес.
- Вернусь-ка я в Сосновку, авось найду там деда Кароля, - мелькнула мысль в усталом мозгу.
Нет... Дед Кароль ненавидит партизан, он ведь и послал меня сюда, в эту деревню убийц.
- Сяду отдохну, - решил Шмулик, но вспомнил, что если заснешь, можно замерзнуть и больше не встать. Необходимо добраться до партизан. "Наверняка найду их в лесу", - подумал мальчик и зашагал по дороге к лесу.
Когда он добрался до опушки леса, позади нег о уже исчезли последние огоньки деревни. Шмулик почувствовал, что всеми его членами овладевает слабость, которую он не в состоянии преодолеть. Он прислонился к одинокой сосне, росшей на развилке дорог, но тут же опустился на землю, и его глаза закрылись сами собой.
Разбудило его то ли карканье вороны, то ли шорох приближавшегося к нему зверя. Шмулик раскрыл глаза. За деревьями послышался треск сухих веток и легкие шаги, которые поглотил мрак ночи. Шмулик стряхнул снег с рук и плеч. Голова кружится, все члены ноют. Он попытался дыханием отогреть застывшие руки. Страшно болят пальцы ног. Шмулик сел на камень и попытался размотать портянки, но они примерзли к подошвам.
При свете луны мальчик увидел, что из пальцев ног сочится мутная жидкость.
Шмулик вспомнил одного еврея, который вернулся в гетто из рабочего лагеря с отмороженными пальцами. Спустя некоторое время пальцы почернели, и их пришлось отрезать. Отчаяние охватило мальчика.
- Мама, мамочка,... Зачем я не поехал с тобой?! - тихо заплакал он.
Вдруг ему показалось, что он слышит людские голоса и конский топот. Он вгляделся в темноту и увидел запряженные парой лошадей сани, легко скользящие по снегу. Партизаны! У него замерло сердце. А если это полицаи, возвращающиеся с погони за партизанами? Над санями торчали стволы трех винтовок.
"Побегу к ним, будь, что будет.. . Пусть лучше застрелят", - сказал он себе и побежал навстречу лошадям. При лунном свете он отчетливо увидел меховые шапки на головах людей. Нет, это не немцы.
- Партизаны, стойте, стойте! - закричал он навстречу лошадям, бежавшим прямо на него. Сани остановились. Из них вылез высокий мужчина с автоматом я подошел к мальчику.
- Партизаны, возьмите меня с собой... У меня здесь никого нет.
- Кто ты, мальчик? - спросил его высокий.
- Я хочу быть партизаном. Мне уже 13 лет, я могу воевать.
- Иди домой, мальчик, нет у нас времени заниматься детьми.
- Нет у меня дома. Хотят меня убить, я еврей, - с отчаянием промолвил Шмулик.
Высокий, собравшийся уже было залезть в сани, остановился, схватил мальчика за руку и глянул в его залитое слезами лицо.
- Ты еврей? Я тоже еврей. Как ты сюда попал ?
- Спрыгнул с поезда. Уже полтора года я брожу тут по деревням. Сегодня в меня стреляли...
Высокий партизан ласково опустил руку Шмулику на плечо.
- Ребята, - громко позвал он, - сына мы себе нашли. Повезло тебе, сынок, что встретился с еврейскими партизанами.
Теперь мальчик почувствовал, что он окружен близкими людьми. Услышал, что этого высокого остальные зовут Анатолием. Мальчика быстро усадили в сани, кто-то укутал его в тулуп и поднес к губам фляжку.
- Хлебни, парень, немного водки, замерз ты совсем!
Сани двинулись с места. Шмулик почувствовал, как блаженное тепло растекается по всем его жилам. Он опустил усталую голову на плечо одного из партизан и погрузился в сон.
В МОНАСТЫРЕ
Когда Шуля открыла глаза, она подумала, что это сон. Комната, в которой она лежала, была маленькая и светлая. Лучи солнца проникали через единственное оконце в Приятную полутьму комнаты, золотя маленький квадратный столик у стены, падали на пол и на кровать. Шуля протянула руки, и лучи скользнули сквозь ее пальцы на белые простыни.
Шуля закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти последние часы.
"Может, я все еще лежу в снегу, возле чугунной решетки монастыря, замерзаю, а чистая теплая постель мне только снится? Еще немного, и я совсем замерзну, я тогда сон кончится".
Вдруг она вспомнила про мать, которую она потеряла, когда они в страхе бежали.
- Мама, мамочка, - шевельнулись ее губы, - где ты? Жива ли?
- Что ты плачешь, девочка?
Только теперь Шуля заметила, что в комнате есть еще кто-то. Это была женщина со светлыми глазами и бледным лицом. Одетая во все черное, она сидела на стуле рядом с кроватью. Конечно, она монашка. Ведь и сестра Тереза так одевалась. Монахиня наклонилась и подала Шуле стакан молока.
- Пей, девочка, и тебе станет легче... Душа твоя чуть не отлетела прочь. Но велика милость Иисуса.
