Солнечные лучи заливали белые стены, проникая в комнату сквозь два больших окна. Не то кабинет, не то жилая комната. У окна письменный стол, покрытый темно - зеленой тканью и сверху стеклом, на нем письменные принадлежности. Рядом со столом - стеллаж, заставленный папками и толстыми книгами в коленкоровом переплете с позолоченными буквами на корешке. С другой стороны - узкий, обтянутый темно-зеленой кожей диван; на стене между окнами - большое деревянное распятие. К распятию ведут две ступеньки. На верхней лежит маленькая подушечка, тоже обтянутая зеленой кожей.
Возле стола в глубоком кожаном кресле сидит монахиня, склонившись над кипой бумаг.
При виде Шули и Фелиции она подняла голову. Это была старая женщина, лет семидесяти. Лицо изрезано морщинами, но глаза полны жизни. Она посмотрела на девочку, и в глазах ее вспыхнули искорки.
- Я привела девочку, мать Беата, - сказала сестра Фелиция и почтительно поцеловала высохшую руку старухи.
- Спасибо, сестра Фелиция.
Монашка вышла, тихонько закрыв за собой дверь, в оставила растерявшуюся Шулю у входа.
Мать Беата внимательно посмотрела на нее, и насмешливо-веселая улыбка промелькнула на ее губах. Жестом она пригласила девочку подойти к ней. Шуля подошла к столу.
- Как твое имя?
- Оните Дудайте, - тихо ответила та дрожащими губами.
Монахиня нахмурилась, улыбка исчезла с ее лица и взгляд стал жестким.
- Не забывай, перед кем стоишь, - строго сказала она, - ты не в еврейской лавочке, должна говорить правду!
Шуля побледнела.
- Здесь не гестапо, не бойся, дочь моя,- попыталась монахиня смягчить свои слова, видя, что девочка дрожит со страху.
Шуля вспомнила слова Терезы: "Матери Беате тебе придется рассказать правду".
- Меня зовут Шуля Вайс, - сдавленным голосом прошептала она.
Глаза игуменьи снова блеснули насмешливой искоркой, но тут же ее погасила спокойная серьезность.
- Я сразу поняла, что ты еврейка. Дело очень серьезное. Ты ведь знаешь, что за укрывательство еврея грозит смерть. Мы не можем здесь укрывать людей, проклятых Богом. Евреи сами виноваты в своем несчастье, на них проклятье Господне. Ибо так сказал о них Господь наш Иисус: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" Не будет евреям во веки спасения, доколе не раскаются в своей гордыне и не признают Божьего Мессию Иисуса".
Шуля тихо стояла, понимая, что сейчас ей нельзя ничего говорить. Ее молчание понравилось игуменье.
- Сколько тебе лет, дочь моя?
Шуля хотела было ответить "двенадцать", но вспомнила, что с начала войны уже прошло два с половиной года, хотя разве можно назвать эти два года жизнью? Иногда ей казалось, что детство ее ушло безвозвратно и что она стареет с каждым днем.
- Пятнадцать, - неуверенно ответила она.
- Пятнадцать, - повторила вслед за ней игуменья, - ты еще молода. Я надеюсь, что Пресвятая Богородица смилостивится над тобой и озарит твою душу Святым духом. Сестра Тереза просила за тебя, и я готова взять на себя риск и приютить тебя. Может быть, и ты со временем примкнешь к великому лагерю славящих имя Иисуса и найдешь среди сих стен покой для своей заблудшей души.
Старуха позвонила. Дверь тихо отворилась, вошла Фелиция.
- Переведи ее к новым воспитанницам, - сказала мать Беата. - Сестра Фелиция будет твоей наставницей и станет смотреть за тобой, - снова повернулась она к Шуле. - По всем вопросам обращайся к ней. Надеюсь, Волею Матери Божьей, мне не придется слышать жалоб на тебя.
Шуля повернулась к двери.
- Преклони колени и поцелуй руку матери игуменьи, - остановив девочку, прошептала Фелиция.
Прошло несколько дней, и Шуля втянулась в ритм новой жизни. К ней как будто вернулось прежнее душевное равновесие. Внешне она была всем довольна.
Работу свою Шуля выполняла старательно и усердно. Она легко все схватывала и запоминала. Воспитатели были ею довольны. Они полагали, что из нее выйдет добрая монахиня. Никогда ее не видели бездельничающей или занимающейся делом, не подобающим воспитаннице монастыря: она не прихорашивается перед зеркалом, не кокетничает. Никто не слышал, чтобы она смеялась или громко разговаривала с подругами. Чаще всего она забивалась одна в уголок, склонившись над рукоделием или книгой.
Жизнь воспитанниц состояла из молитвы, работы и учебы. Около тридцати девочек в возрасте от девяти до семнадцати лет размещались в особом корпусе в конце монастырского двора. Восемь-десять девочек жили вместе в одной длинной комнате, в которой вдоль стен стояли узкие железные кровати и между ними маленькие тумбочки - одна тумбочка на две койки. В спальне было холодно и неуютно. Кровати, застланные белыми простынями, выглядели как солдаты в строю.
Перед восходом солнца дежурная монашка будит воспитанниц на утреннюю молитву. Услышав звонок, Шуля радостно поднимается, торопливо надевает серое платье, встряхивает простыню на постели и выходит из спальни. Построившись парами, девочки выходят на двор, оттуда - в маленькую монастырскую капеллу.
Полутьму зимнего утра рассеивает свисающая с потолка большая лампада и вторая, поменьше, горит перед алтарем. Воспитанницы входят парами и опускаются на колени с одной стороны алтаря. Затем входят остальные жительницы монастыря: монашки в послушницы - и становятся на колени с другой его стороны. Наконец, когда все уже на своих местах, появляется мать-игуменья в сопровождении священника.
После молитвы - два часа работы: кто прибирает комнаты, кто помогает на кухне, кто во дворе. Во время завтрака - короткая молитва, и опять работа до полудня. Старших учениц, бывает, посылают на различные работы в город.
Монастырю принадлежал приют для подкидышей и сирот, а также прачечная и швейная мастерская. Учениц обучали уходу за младенцами, шитью и вышиванию.
После полуденной молитвы воспитанницы группами, по возрасту, собирались в нескольких комнатах, служивших учебными классами.
В группе Шули было восемь девочек. Учил их молодой монах брат Бонифаций. Большая часть уроков посвящалась религии: молитвы, основы католической веры, история христианской церкви, религиозные гимны и жития святых. Уроки наводили на Шулю тоску. Ей хотелось уроков естествознания, литературы. Однажды она даже задремала на уроке, и ее спасла соседка по комнате, подтолкнув локтем. Выручала Шулю отличная память. Она легко заучивала целые главы из жития святых и молитвенные гимны.
Учитель часто хвалил усердие и прилежание Оните.
Только одного не мог понять брат Бонифаций: как это такая способная девочка не принимает участия в классных беседах. Брат Бонифаций изучал педагогику и считал себя современным воспитателем. Он старался развивать самостоятельное мышление у своих учениц, проводя беседы и дискуссии об основах веры. Но на все вопросы у него был один ответ: такова воля Божия, и нам, простым смертным, не дано познать скудным умом нашим пути Его.
Соученицы не дружили с Шулей: считали ее заносчивой. Она не принимала участия в их болтовне, шутках и шалостях, которыми они намеренно сердили сестер. Многие девочки вообще не думали стать монашенками. В монастырь их привела война, отсутствие крова над головой. Большинство хотело получить какую-нибудь специальность и после войны оставить монастырь. Некоторые даже посмеивались над религиозным усердием монашек и за спиной показывали им язык. Другие притворялись, подлизывались к монахине-воспитательнице, давали обеты поститься, чтобы показать свое религиозное рвение, а сами потихоньку нарушали посты.
Шуле были противны все эти уловки. Сначала девочки насмехались над ней, звали ее послушницей, но в глубине души уважали ее, и в конце концов оставили в покое.
После долгих месяцев мучений, Шуля все же обрела покой и чувствовала себя в безопасности. Кроме матери - игуменьи и Терезы, ее тайна была известна, казалось, только ответственной за ее воспитание - сестре Фелиции. Та время от времени приглашала Шулю к себе в комнату, старалась втянуть ее в разговор, расспрашивала о планах на будущее.
Шуля не скрывала от монашки, что она хотела бы стать медсестрой. Она все еще надеялась встретить когда-нибудь свою мать и работать вместе с ней.
Сестра Фелиция одобрила ее желание и даже обещала, что монастырь поможет ей. Многие монахини работают в больницах, и Шуля сможет стать медсестрой, но для этого ей нужно будет связать свою судьбу с монастырем. Шуля промолчала. Это рассердило монашку. Она привыкла слышать от воспитанниц клятвы и заверения, которые те произносили, преклонив колени и возведя глаза к небу; потом однако, сестра Фелиция не раз уличала девочек в нарушении клятв.
Оните же не клялась, в ее душу не так-то легко было проникнуть. Это был закрытый мир.
Когда по вечерам Шулей овладевало чувство одиночества, она выскальзывала из комнаты и отправлялась бродить одна по темным коридорам и залам монастыря. Коридор со сводчатым потолком выглядит в темноте как древняя пещера, в которой первые христиане укрывались от преследований.
