Пока я собирал хворост, стаскивал к становищу сухой валежник и разводил в углу избушки в каменном чувале огонь, наступил вечер. Солнце, так и не выглянувшее в течение дня из-за серой небесной хмари, под конец окрасило ярким бордовым светом полоску горизонта, повисшего на острых вершинках елей, и кануло в безбрежный воздушный океан за лесами, за горами.
Ларионыч вернулся на стан уже в потемках. Молча, сопя, пролез в узкую низенькую дверь, поставил ружье к стенке избушки и, ни слова не говоря, улегся на нарах, глядя в черный потолок, принявший бронзовый оттенок от огня в примитивном охотничьем камине.
- А собаки где? - спросил я.
- Гоняют, - не шевельнувшись, ответил старик.
- Так-таки и не взяли мы косого?
- Возьмешь разве с такими растяпами! Идут в лес и не знают, что у них в патронташе.
- Ну, Ларионыч, милый, не сердись! Патроны я высушил. Завтра в нашем распоряжении еще день. Сегодня ничего не добыли, так завтра наверстаем. Выйдем с утра пораньше. А сейчас надо снять собак с гона.
Я вышел из балагана и, надув щеки, затрубил в рог.
Отрывочные, резкие трубные звуки взбудоражили лесную тишину. Казалось, такими же звуками мне ответили из дальних чащоб. Лай гончих, едва слышный, доносился из задремавших под горой перелесков.
Трубил я долго, настойчиво. Наконец в полосе красноватого света перед дверью показался мой Фальстаф. Не глядя на меня, точно виноватый, он прыгнул через порог, забрался под нары и притих. А вскоре оттуда раздался громкий, похожий на человеческий, храп.
Я продолжал трубить.
- Ты моего зовешь? - спросил Ларионыч. - Напрасно! Ни рогом, ни криком Куцего с гона не сорвешь. Пока не убьешь косого, пес не попустится добычей. Давай попьем чайку да я схожу за ним. Его не перехватишь, так он всю ночь гонять будет, и день, и два, пока не упадет без сил.
- Так он у тебя герой, - заметил я. - Редко встретишь таких гончаков.
- Герой не герой, а служит честно, безотказно. Добро помнит.
- Какое добро?
На нарах, за чаем, я услышал наконец историю Куцего. Сидя лицом к огню с кружкой в руке, поблескивая очками, Ларионыч не спеша говорил:
- Случайно он мне достался, Куцый-то. Его бы не Куцым звать, а Найдышем. Кличку-то не я ему дал, а ребятишки. Играли с ним, забавлялись, уже больно маленький-то смешной он был без хвоста. Так вот как-то, давно это было, пошел я на заводской пруд. Лыко у меня там замочено было, мочало для веревок понадобилось. Иду по узкой тропинке. С одной стороны вода, с другой - берег, крутой, высокий, в бурьяне. Солнце-то было уже на закате, от берега на пруд легла густая тень. Вдруг из крапивы под ноги ко мне подкатился шарик. Я сначала подумал, что это ком глины, а разглядел малюсенький щенок. И тоненько скулит, викает, трется у ног. Я нагнулся к нему, а он - на спину и лапки кверху. Такой жалкий, покорный. И мокрый. Откуда, думаю, тут взялся щенок? Глянул в воду, а там в синеватом сумраке камень, от камня торчит веревка с петлей. Тут я все понял. Какой-то душегуб хотел утопить собачонку. Подобрал я его, завернул дрожащего в свой пиджак. Пока выкидывал лыко на просушку, он тихо, спокойно лежал на берегу, будто понимал, что теперь ему ничто не угрожает. Псы, они очень умные, сообразительные. Понимают ласку, уход. И тем, кто хорошо к ним относится, верно служат до самого последнего вздоха.
Старик поставил кружку на разостланную на нарах газету, вышел за дверь, прислушался. А вернувшись, сказал:
- Гоняет. Где-то далеко, под горой. Нездешний, видать, заяц. Они, пришлые-то, при погоне завсегда удирают в родные места. В своем-то доме и смерть не так страшна.
Напившись чаю, Ларионыч стал одеваться. Перетянул патронташем фуфайку, напялил на голову треух и сказал, взявшись за ружье:
- Сходить, снять Куцего с гона. Мы-то прохлаждаемся тут, а он на посту, службу несет.
Я тоже оделся и пошел за стариком. Мне было не по себе. Ведь я виноват, что беляк не был взят с первого круга. Шли молча. Впереди Ларионыч. Я ступал ему в след. Лай гончака, доносившийся из-под горы, то затихал, то нарастал. Скоро поляны кончились. Пришлось пробираться лесом, кустарниками, обходить поваленные бурями сухие деревья-ежи. Преследуемый заяц забрался в самую урему и здесь, как умел, хитрил, петлял, делал скидки. А Куцый, временами сбитый с толку, замолкал, пока разбирался в следах, а потом снова трубил хрипло, с большими паузами: "Гав!.. Гав!.. Гав!"
Я пытался кричать, звать собаку.
- Пустое! - заметил Ларионыч. - Его этим не отзовешь. Взять надо зайца.
Легко сказать "взять!" Кругом лес, ночь, темнота, когда не только мушку, но и ружье с трудом разглядишь в руках.
Под горой, прислушавшись к гону, старик пошел наперерез Куцему, а когда тот был уже недалеко, вскинул ружье и выстрелил.
- Куцый, сюда! Вот он, вот! Готов.
И гончак поверил, прибежал на выстрел. Ткнулся туда, сюда, в поисках "убитого" зайца. Старик подошел к нему и взял на поводок. Так, обманом, Куцый был снят с гона. Вгорячах-то он еще нервничал, рвался вперед, горел азартом. А потом, когда пыл угас, вдруг упал и свернулся в клубок у ног хозяина.
- Из сил выбился, - сказал Ларионыч и попытался собаку подбодрить, поднять. Но тщетно. Куцый лежал и дрожал всем телом. Старик взял его на руки, большого, потного, густо пахнущего псиной, и понес к избушке.
Еду - хлеб, мясо - стариковский гончак даже не понюхал. Пошатываясь, точно пьяный, он залез под нары и там, в тепле, растянулся все равно что мертвый.
- Завтра твой Куцый не охотник будет, - сказал я Ларионычу, укладываясь спать. - Вагами его не подымешь.
- Подымется! - твердо сказал тот. - Только покажи ему ружье, так он начнет увиваться возле меня. Не было еще случая, чтобы пес отказался от охоты с хозяином. Хоть больной, хворый, а если увидит сборы в лес - все недуги с него как рукой снимет.
- Хороший пес! - позавидовал я. - Цены нет такой собаке. А вот кто-то пытался ее утопить.
- А я знаю кто. Первейший зайчатник был и первейший душегуб, чтобы ему на том свете ни дна ни покрышки. Себя только любил, для себя жил.
- Кто ж это такой?
- Служил у нас в конторе на заводе бухгалтер, Колосков по фамилии, старорежимной закалки. Ты его уже не застал. Так вот этот Колосков, заядлый охотник, привез откуда-то издалека пару гончих собак: самца и самку. Тогда это было в диковинку. И я понятия не имел, что есть такие специальные собаки на зайца, на лису. Охотился с лайкой на глухаря, на белку, на куницу. Колосков-то, как привез собак, сразу с ними прославился тут на всю округу. Зайцев было много. Выйдет ненадолго в лес, спустит гончаков, а через два-три часа возвращается, весь увешанный зайцами. Ну, ему завидуют. Просят продать щенков. А он ни в какую. Всех породистых собачат уничтожает. Чтобы, значит, ни у кого больше в поселке не было гончаков.
- Смотри ты какой!
- Такой, такой был... Я, когда принес с пруда щенка-утопленника, даже не поинтересовался, какой он породы. Думал, обыкновенная дворняга из подворотни. Принес просто из жалости, на потеху внучонкам. Мол, пусть живет, радуется. Живое все-таки существо. Мальчишки в лес с ним ходили. Вижу, то зайчонка домой принесут, то еще какую-нибудь зверюшку. А один раз притащили лисенка. Говорят, собачонок поймал, лапой придавил. А лапы у пса здоровые, сильные, грудь широкая. Заинтересовал меня Куцый. Однажды взял его на охоту. Только стал подниматься в Еловую гору, слышу - он залаял, а маленько погодя гонит на меня зайца. Ну, я косого, понятно, не отпустил. На затравку собаке дал лапку. Он ее расхрумал, проглотил и облизнулся. Затем снова кинулся в лесную густерьму, начал шуровать. В тот день я принес четырех беляков. Вот так бесхвостый! Колосков-то прослышал, что у него соперник объявился, и приходит ко мне. Маленький, с брюшком, на носу на золотом зажиме стеклышки.
- Покажи своего охотничьего пса-зайчатника.
Я вывел к нему Куцего.
- На, смотри. Жалко, что ли.
Заводской-то бухгалтер аж в лице переменился, и стеклышки с носа свалились, повисли на шнурке.
- Где взял собаку? - спрашивает.
- На берегу пруда подобрал, - отвечаю.
- А не из воды достал?
- Нет. Из бурьяна под ноги подкатился щенок.
Взвеличал меня Колосков по имени-отчеству и просит продать собаку. Сто рублей дает, потом двести, триста. До пятисот дошел, старыми деньгами. А я, как и он когда-то, ни в какую. Ушел мужик несолоно хлебавши.
Вскорости после этого у меня во дворе стали куры дохнуть. Найдет петух хлебный мякиш - и ну звать несушек: ко-ко-ко, айда-те сюда. Подобрал я раз такой катышек, сунул в крысиную нору под пол, так через несколько дней у меня по избе пошел такой дух, будто от покойника. С тех пор стал держать Куцего в стайке, взаперти. А когда Колоскова не стало, его жена продала гончаков охотникам по тыще рублей за штуку. Теперь уж гончие собаки у нас не в диковину. Только таких, как мой Куцый, днем с огнем поискать. Помнит добро и служит хозяину на совесть. Трубой-то его, как твоего Фальстафа, с гону не своротишь.
