Байрон закурил другую сигарету.
- Все возвращается на круги своя, - со вздохом проговорил он. - Вы работаете по одной версии, которая выглядит более или менее убедительной, хотя и неглубокой. Не обижайтесь. Вы уже допросили Звонарева?
- Конечно, - сказал Кирцер. - Он во всем сознался. То есть в убийстве братьев Татищевых. От смерти покойного Андрея Григорьевича открещивается, как черт от ладана.
- Тогда у меня вопрос. - Байрон встал, обдернул пиджак. - Какого черта подозреваемый в тот же день, когда совершилось убийство, демонстративно не является на работу и не отвечает на телефонные звонки? Утром он отвез Майю Михайловну на службу, оставил машину у конторы - и как сквозь землю. С оружием. Он парень не из робких...
- Да знаем: запросили его дело из военкомата, - сказал Кирцер. - Орден за Чечню, отличные характеристики...
- Он служил в армейском спецназе. Сначала на действительной, потом по контракту. Не случайный, значит, он был человек в спецназе. А там проходят и специальную психологическую подготовку. И вот такой человек убивает старика и сразу дает деру, прячется, сам себя выдавая головой... Он же понимал, что в Шатове ему долго прятаться не удастся, кто-нибудь увидит, сболтнет - и возьмут его тепленького. Сделав дело, он лег на дно. Осмотрелся, обдумал все, с кем-то - не знаю с кем - повстречался, разжился информацией...
- Только затем, чтобы прийти на кладбище и на глазах у сотен людей убить братьев Татищевых? - Прокурор пожал плечами. - Слава Богу, что братья эти не знали еще о смерти племянника...
- Обезьяна, - уточнил Байрон. - А кто убил Обезьяна, не оставив никаких следов? А главное - заманив этого осторожнейшего парня в гиблое место? И за что он убил его? А Татищевых-старших? И, если уж на то пошло, моего деда? Мотив? Патологический убийца? Маньяк? Человек, чья психика искалечена войной в Чечне, решил продолжить игру из спортивного интереса? И он вовсе не Робин Гуд, расправляющийся с самыми богатыми людьми Шатова. Цели-то выбраны одна к одной, и я ни за что не поверю, что между ними нет никакой связи. Вот об этом я и хотел с ним поговорить. - Он налил себе полстакана водки, махом выпил. - А мать мою опозорить - для этого, уж извините, большого ума не надо. Она и сама...
Кирцер положил руку ему на плечо.
- Ладно, сынок. Но ты-то хоть знаешь, в чем тут все дело? Или только догадываешься?
- Можно я отвечу вам после встречи с ним?
- Его мы обыскали, ничего не нашли. Сидит в отдельной камере.
- Официально прошу обыскать и меня. А то в случае чего все на меня свалите.
- В случае чего? - подскочил прокурор.
Байрон посмотрел на него в упор.
- Видал я таких парней, как Звонарев. Похоже, он дошел до точки. То есть задание выполнил и может возвращаться. А возвращаться некуда. Я не шучу: он все мосты за собой и впереди сжег.
- Впереди его ждет тюрьма, - угрюмо сказал прокурор. - Может, пожизненная.
- А вы не задумывались, почему этот лихой спецназовец не смылся с кладбища, хотя в той толпе и суматохе мог это сделать запросто? Их же этому учили. Но не смылся - сдался. Да еще, кажется, посмеивался. Это-то и странно.
В сопровождении милиционера с кобурой на толстой ляжке, насвистывавшего "чижика-пыжика", Байрон поднялся на второй этаж, в торце которого зеленела свежей краской металлическая дверь. За нею оказалась решетчатая.
- К тебе на свиданку, Звонарев! - крикнул милиционер, запирая за Байроном решетчатую дверь.
- А, палач пришел! - приветствовал Звонарев посетителя. - Я уж боялся, что мамаша припрется. Садись, герой.
Камеру ремонтировали, видать, недавно: едко пахло свежей краской, которой не покрыли только рукомойник, унитаз да оконную решетку.
Байрон закурил, придвинул пачку сигарет и зажигалку Виктору.
- Устроил ты сегодня цирк на кладбище!
- Ты об этом пришел поговорить? Так я и протокол уже подписал.
- Не все подписал! - сердито возразил Байрон. - И я к тебе без протокола пришел. Кончай паясничать, кури и слушай, а потом будешь вопросы задавать. Или не задавать. - Он глубоко затянулся, выпустил дым клубами под потолок. - В ту ночь ты ночевал у матери. Именно ты отключил сигнализацию, а когда убил деда, включил. После чего наскоро принял душ и вернулся наверх. Во всяком случае, если дойдет до настоящего дела, найдутся два свидетеля, которые подтвердят мои слова.
- И насчет убийства деда? Одно дело - видеть меня той ночью в доме, совсем другое - свидетельствовать об убийстве. Ты следователь - лучше меня эту разницу понимаешь.
Байрон по-прежнему смотрел в потолок, гадая, что это за черная точка прилипла к краске. Скорее всего муха.
- Но, если все знаешь, зачем пришел? Пиши докладную, пусть проверяют, доказывают...
- Ничего я писать не буду. Не затем пришел. - Он наконец опустил голову и посмотрел на Виктора в упор. - Если что захочешь добавить к своим показаниям, твое дело. Но у меня сложилось впечатление, что тебе наплевать и на следствие, и на суд, и на свою жизнь. Я встречал таких ребят в жизни и на допросах: если они чего решили, то задачу выполняют до конца. Ты свою задачу выполнил. А докладывать некому - ни командиров, ни Бога. И база сгорела, на которую надо бы возвращаться. Ты поставил на себе крест. Иначе ты не сдался бы просто так на кладбище, а исчез - ищи ветра в поле.
Виктор молча курил.
- Вообрази такую фантастику: тебя сейчас взяли бы да выпустили. И что? Пошел бы с матерью картошку копать? Или за баранку вернулся бы? Зеки о воле мечтают с первого дня, а ты не зек. Поэтому и о воле не мечтаешь. Для тебя все кончилось. - Байрон прикурил новую сигарету от окурка. - Сколько в Шатове бывших чеченцев? Ну которые в Чечне воевали?
- Не знаю... с десяток наберется - тех, кого я знаю...
- И все служат - кто у Таты, кто у Тавлинских. Ну Тавлинские не в счет. Тебя интересовали те, которые крутились вокруг Таты да Обезьяна. Ты не мог поверить в случайность гибели брата, а если это не случайность, значит, есть исполнители и заказчики. Шатов - город маленький, здесь все тесно живут. Как в бане. И все знают друг дружку наперечет - не по имени, так в лицо. А уж бывших вояк просто магнитом каким-то друг к дружке тянет. Вот и ты потянулся к этим парням. Вспомнить былое, пивка попить... Ты меня останавливай, если заврусь.
- Так это и ишаку понятно! - Виктор оживился. - Есть тут такие ребята. Мы у Махмуда собирались... это кличка у него такая - Махмуд: больно на чеченца похож. В плену у них побывал, бежал, снова повоевал, а потом мать его получила письмо из госпиталя: забирайте, мол, сына. Потому что он стал никому не нужный инвалид. Урод: голова да туловище, а руки оборваны, ноги по колена... Когда у него собирались, я Махмуду к правой руке... к обрубку... скотчем стакан приматывал - не с ложечки ж его водкой поить. А так он сам... хоть и со скотчем... Вы бы, говорит, ребята, мне бы бабу какую скотчем к одному месту прилепили, а то мочи нет. - Зло усмехнулся. - Ему еще двадцати пяти нету, парень видный, а какая девушка за него пойдет? Наипаршивейшая овца - и та не пойдет. Так знаешь, Байрон, как он наловчился дрочить? Чужими руками!
- Сестра или мать?
- Мать.
- Знаю я таких ребят... Но ведь от них-то ты - может, даже случайно - и узнал, что брата твоего послал на смерть Обезьян.
Виктор промолчал.
- Остальное для спецназовца - дело техники. Выяснил, куда Обезьян возит девок на случку, проследил, приставил пушку к виску. Но прежде спросил, кто этого дурака надоумил Мишу в реку столкнуть. Тот раскололся. Получился замкнутый круг: Тавлинский - братья Татищевы - Обезьян - старый Тата...
- Тата сам помер.
- Остальных ты прикончил. Все, больше мстить некому. Ну, можно, конечно, еще и Оливию на тот свет отправить вместе с Майей Михайловной... еще кого-нибудь из Татищевых... Домзак взорвать...
- Хватит с них. А Домзак взорвать - это саперную роту надо звать. У меня была мысль - поджечь его. Даже бочки с горючкой повсюду расставил. Но - плюнул. Дерево сгорит, а камень? Разве что церковь сгорит: у нее же только фундамент да первый ярус из камня, остальное - дерево. Да и пусть себе стоит, не в нем дело. Без людей он уже не Домзак, а так... хреновина с морковиной... Сколько таких хреновин по России? Все жечь? Так тогда от страны ничего не останется. - Помолчал. - В церкви запас угольных брикетов на всю зиму.
- И что?
- Сам догадайся. Дернешь за веревочку - бух. Конец веревочки я жвачкой залепил, чтоб не отсырела. Но выйдет разве что фокус-покус. А тебе светопреставление подавай, ведь так? Чтоб мир перевернулся и агнцы легли рядом с волками.
Байрон пожал плечами. Да и не до этого ему было.
- А знаешь, Виктор, у меня на душе полегчало. Правда.
- У каждого она своя. - Виктор откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. - Ты же знаешь, я в Домзаке родился и вырос и ничего, по сути, кроме Домзака и не видал. Стены, церковь, Ста... Однажды зимой в Домзак какой-то нищий-пренищий старик приполз. Залез в кочегарку, пожил там дня два-три и помер. И брат мой говорит: закончилось его Никогда. Я не понял. Какое, говорю, никогда? Он мне и объяснил... Выпивал он уже помаленьку, а тут просто жором нажрался, но прежде высказался начистоту. Ты, говорит, не верь старухам да попам: Бога нету, души бессмертной тоже нету, да и загробная жизнь - она только у червей на кладбище. А у людей есть Никогда. То есть вот ты смотришь на небо, купаешься в реке, дерешься с пацанами, бегаешь в школу, с девчонками там целуешься - все, все это жизнь, и это только твоя жизнь, которая не повторится никогда. Поэтому и вся жизнь только тут и называется она - Никогда. Запомнилось... Когда я из армии вернулся, стал меня к себе наш поп зазывать - отец Михаил, да ты знаешь, и все про благодать да спасение во Христе. Я его слушаю, а сам себе думаю: никогда. Ну уверую я в Христа или там в другого бога, но вера верой, а жизнь - одна, и спасения - нету. Есть только правильно организованная круговая оборона. Чтоб спасти свое Никогда. А придет время помирать, жалеть-то будешь - что? Речку, Домзак, даже школу, потому что не могу же я вспомнить того парня, которого сколько-то тысяч лет назад казнили в каком-то глухом поселке на краю света. В Иерусалиме, кажется. Я с ним не служил. Ребят вспомню... Махмуда этого со стаканом, примотанным скотчем к руке, чтобы водку сподручнее пить... Это и есть жизнь. А не философия какая-нибудь. Поэтому я и не прерывал тебя, Байрон: ты почти все верно рассказал. Но эти люди - каждый по-своему - участвовали в убийстве единственного дорогого мне человека. Единственного. И только для того, чтобы освободить Оливию для Таты! Да что ж это за люди! Это людоеды, Байрон, и, когда я это понял, я понял также, что против людоедов есть одно средство волкодав. Я поставил перед собой задачу и выполнил ее. Ты прав. Мир перевернулся? Да миру этому хоть бы хны! А вот мне - не хны. Я сделал то, что обязан был сделать, чтобы мое Никогда только моим и осталось. Так что пусть меня судят, сажают или расстреливают...
