Он махнул рукой.
- А для меня дед вместо отца был, - сказал Байрон. - В нем еще силен был этот дух: всех держать под крылом, а если надо - в кулаке. Он погиб, Диана уезжает, Нила едва на ногах держится, остаются мать да Оливия. А года не пройдет, и меня похоронят. Меня - тоже. Врачи сказали, что и года-то не протяну. Я на все плюнул и рванул сюда, к своим. А своих - не осталось. Это трудно объяснить...
- Вы ж все последние годы врозь жили. Ну ты, к примеру. А остальные деньги делали. А это то же самое, что врозь жить.
- Воевал в Афгане, служил, развелся с двумя женами, сына потерял, отца потерял, деда потерял... Дядя Ваня - сколько ему осталось? Не сегодня завтра сковырнется по пьянке... И зачем жили-то? Я - зачем жил? И почему остаток жизни проведу на госпитальной койке? Меня ж как уложат, так больше и не выпустят. Все. Валар. И хотел бы что-то сделать, а не могу. Тебя убить? А ты задачу выполнил и только и ждешь, когда в тебя пальнут. Пальцем не шевельнешь, чтобы от пули увернуться. Я прав?
- Прав, - глухо ответил Виктор. - И не будет ни меня, ни моего Никогда. А потом и твое Никогда исчезнет. Жизнь.
- Это - жизнь? Не хочу. Пулю в висок себе засандалить - как-то глупо... хотя черт его знает... Всю жизнь думал о любви, хотел любить, хотел быть любимым. Но не умею: может, физиологически не так сделан? Но твое Никогда, честно говоря, не по мне: в нем любить можно только себя. Ладно, Виктор, пойду. Тебе решать, перед каким богом представать и какие кому докладные подавать. Можешь успокоиться: я не шпион. Наш разговор останется между нами. Поговорили - и поговорили. Спасибо, что не врал.
Виктор встал, помялся.
- Эй, подполковник! И тебе спасибо, что вот поговорили... Наверное, по-человечески мне уж больше ни с кем говорить не придется. Прощай, братан. Кто знает, может, мы с тобой и правда братья...
Байрон пожал протянутую руку и отвернулся к решетке.
Милиционер неторопливо двинулся к двери, побрякивая ключами.
- А знаешь, что священник этот, отец Михаил, ушел?
Байрон обернулся.
- Как это? Что значит - ушел?
- Русь велика. Пошел правду искать, я думаю. Не перевелись еще на Руси юродивые. А отыщет, если терпения и сил хватит, свое Никогда.
- То есть насовсем ушел? Все бросил - дом, церковь, Любашу?..
Виктор кивнул.
- Все. Прощай.
Диана изнывала от жары в машине. Пепельница была полна окурков.
- Наконец-то! Я уж думала, тебя посадили.
- Как видишь. Даже подписку о невыезде дезавуировали. Кстати, хочешь угадаю, кто тебе такие роскошные красные трусики подарил? С первого раза.
- Заткнись, ты на пенсии, следователь. Мать сто раз звонила. Гости уже за столом.
- Мне просто не терпится произнести имя донатора, вручившего тебе нижнее белье, которое - я очень надеюсь - в Москве ты ни разу не наденешь. Опусти стекла и включи кондиционер.
Диана сняла темные очки и жалобно посмотрела на Байрона.
- Милый мой, ты такой огромный мужичина, твоими руками оглобли гнуть, а стоило твоей матушке наговорить про меня гадостей, как ты сразу изменил отношение ко мне. Знаю я ее этот тезис: "Несчастные - опасны". Это она про меня, про меня. Это я была несчастной калекой, ковыляла, держась за стенку, и требовала особого к себе отношения. А ведь я не требовала - я терпела. Училась терпению. У самой себя училась, потому что остальным до меня и дела не было. Никому, кроме тебя и деда. Но дед был всегда занят, а ты - в Москве или еще где-нибудь. Я терпела, а чтобы терпение не стало путешествием в пустоте, я еще и думала. Я продумывала каждое услышанное слово, каждый жест, каждый взгляд и, когда встречалась со сверстниками, удивлялась: какие ж они глупые! А они не глупые, просто им не приходилось быть в роли несчастненьких. Меня просто жалели, меня не хотели держать за равную, вообще - за нормальную. Ох и много же бесов является в человеке, когда он оказывается в таком положении! По ночам я воображала целые сражения с этими бесами... как у Альтдорфера... С одной стороны, легионы белокрылых ангелов, с другой - воинство дьявола во всем его великолепии. А уж как эти бесы были великолепны! Я читала Байрона и мечтала...
- Не люблю Байрона, - сказал Байрон. - Прости. Мы забыли о Герцоге!
- О ком?
- Господи, да о собачке нашей бумажной!
Диана невесело рассмеялась.
- А насчет красных трусиков я тебе скажу всю правду, - продолжала она с улыбкой. - Это подарок Андрея Григорьевича. Когда решался вопрос о моем поступлении в Высшую школу экономики, а потом об устройстве в Москве...
- Погоди...
- Нет уж! За все надо платить. Он позвал меня к себе во флигель, ну и... нет, он просто вылизывал меня языком... гладил, сажал на колени... и всякое такое... А потом подарил эти чертовы трусики. Я была покорной гурией на коленях бессильного старца. Выспренне звучит? А я так и думала до тех пор, пока он своими руками...
- Да хватит! - уже не на шутку рассердился Байрон. - За эти несколько дней я и без того узнал о своей семье столько всего... разного... Вроде бы все это знал... или догадывался... Достали. Это я не о тебе. Поехали? Подними стекла, а теперь запускай двигатель, чтобы включился кондиционер.
Диана запустила двигатель.
- Сегодня я оденусь иначе, вот увидишь, - сказала она, прикусив губу. И выгуляю Герцога. Совсем собака захирела.
Триколор на флагштоке во дворе был приспущен. Машину поставить было некуда - бок о бок стояли "Мерседесы", "Шкоды", "Форды".
- Весь шатовский бомонд съехался, - сказала Диана.
- Да оставь у ворот - никто сегодня ее и пальцем не тронет, - сказал Байрон. - А за нами Кирцер.
Начальник милиции - опять в парадном мундире и с черной ленточкой на рукаве - махнул им рукой, выпрыгнув из машины. Его "уазик" развернулся на узкой улочке и скрылся за поворотом.
- Лишь бы речей было поменьше. - Он подхватил Байрона под руку. - А твой крестник сейчас новые показания дает. Сам вызвался. Чем это ты его поманил?
- Да так, поговорили... Можно подумать, будто вы не подслушивали!
Они подошли к распахнутым настежь парадным дверям.
- Только вот что... - Байрон придержал шаг. - Камера его мне больно не понравилась...
- Не сбежит!
- Небрежно отделана, да и линолеум на полу ни к чему. Плинтус этот корявый...
- А чем же еще линолеум прижимать? Да плюнь! Ты думаешь, он на себя руки наложит?
- Береженого Бог бережет. Хотя он уже и так руки на себя наложил...
Но Кирцер уже не слушал его.
Гости сидели за длинным столом в большой гостиной. Байрону достался стул в торце стола - напротив кресла с высокой спинкой, которое обычно занимал дед. Там стоял стакан с водкой, накрытый горбушкой хлеба. Все уже выпили и разговаривали вполголоса, только священник отец Иван методично пережевывал пищу, глядя в угол, где под торшером блестел никелированными деталями патефон фирмы "Патэ", исправно вышептывавший "Брызги шампанского". Это была любимая дедова игрушка, и Байрон не сомневался, что на домашних поминках мать непременно потребует включить этот раритет.
Кивнув Байрону и Кирцеру, она продолжала разговор с мэром, который, судя по обрывкам разговора, намеревался устроить в Домзаке музей, а одну из новых улиц назвать в память об Андрее Григорьевиче...
- Вы бы лучше памятник Ленину снесли! - громко предложила Диана. - Весь Шатов им провонял!
- Памятники не воняют! - отрезала Майя Михайловна. - Когда я была в Лондоне, меня поразила центральная площадь, на которой сохранены все памятники - все без исключения. И хорошие, и плохие. Англичане не ставят своему прошлому оценок, как в школе.
Выпивший и наскоро закусивший Кирцер поднял руку.
- Года два назад был я на совещании в Измайлове. Так там точно такой же памятник снесли. А постамент забыли. И вот чем там алкаши развлекаются... Сам видел! Со всего маху метров с двадцати швырнут пустую бутылку в сторону места, где памятник стоял, и бутылка точно над пьедесталом - вдрызг!
- Литература! - хихикнула Диана.
- Нет, но что-то же в этом да есть! - возразил Кирцер.
- Суеверие в этом есть, - проговорил отец Иван, не поднимая головы от тарелки.
- Кто вон тот? - спросил Байрон.
- Герман Лудинг. Говорят, будущий муж Оливии, - небрежным тоном сказала Диана. - Очень деловой человек. Разведен. Детей нет.
- Часы у него на правой руке, - сказал Байрон. - Как у президента России.
Выпив и закусив, он словно впал в легкое оцепенение, сонно разглядывая гостей. Много было незнакомых лиц - это были служащие фирмы, главным образом женщины, одетые в одинаковые темные блузы и пиджаки. Поймав его взгляд, старый Павук поднял рюмку. Байрон кивнул. Когда-то это толстопузое чудовище частенько составляло им с дедом компанию, когда они отправлялись на велосипедах рыбачить на Домзак. Дед обычно сидел на берегу молча - рыбалка его не интересовала. Зато Павук шумно радовался даже какой-нибудь тощей уклейке, попавшейся ему на крючок, и непременно предлагал "отметить это дело" глотком домашнего вина из оплетенной фляги, притороченной к велосипеду. Байрон вспомнил о завещании, которое следовало отдать Павуку-младшему.
