нельзя, – улыбнулся режиссер. Он попросил счет, расплатился, встал и, поцеловав руки дамам, распрощался.
– Благодарю вас! До встречи. Да, Алексей, мне нужен художник. Загляните вместе с Еленой.
– Последний истинно народный артист, – сказал тетушка. – Лена, это судьба. Надо выпить Абрау-Дюрсо.
«Этот день я запомню на всю жизнь», – обычно думала Елена о каком-нибудь неординарном событии, случившимся с нею накануне. Поскольку в молодости такие события происходят поминутно (иногда достаточно слова, взгляда или улыбки избранника), они тут же, тесня друг друга, стираются из памяти, в лучшем случае оставаясь плохо различимыми строками надгробия минувшего, чем-то напоминающего грандиозный воинский мемориал. Но вчерашний день, похоже, мог стать поворотным днем в судьбе девушки, настоящим памятником. Лена долго ворочалась в постели, представляя себе грядущие кинопробы, и в сон провалилась с ощущением сладкого ужаса.
– Как думаешь, тетушка, что надо, чтобы пройти кинопробы? – три раза спросила она за утренним кофе, и тетушка три раза – серьезно, с иронией и со смехом – ответила:
– Думаю, надо пройти кинопробы.
После этого пошли на пляж. На спуске Кольгрима причитала, что от «Актера» до дома поедет только на микроавтобусе. Старушка с первого дня зарекалась подниматься по лестнице, но каждый раз шла потом наверх, морщась от боли и проклиная каждую ступеньку. Лена улыбалась, слушая тетушкины заклинания, а сама всё еще была в плену вчерашнего события.
Алексей уже занял под навесом три лежака, а сам стоял на краю пирса и высматривал меж валунами крабов. Увидев Лену и Кольгриму, поспешил к ним и сообщил, что сегодня полно медуз у берега – должно быть, испортится погода, и тут же поспешил обратно:
– Я там краба заметил. Сейчас достану!
– Кому испортится, а мне так только улучшится, – добродушно заметила тетушка. – Как хорошо сейчас в Финляндии! В следующем году туда на всё лето. Вы как хотите, а я в Сюсьмя.
– Тетушка, ты же продала там дом.
– Как продала, так и куплю. Ты меня бросаешь ради мира кино, что мне делать в этом мире? Только предаваться меланхолии. Но я хочу предаваться ей в Финляндии!
– Мне кажется, что хорошо там, где мы.
– Разве не там, где нас нет?
– Нет, только там, где мы!
– Что же народ говорит так? И Грибоедов?
– Про народ не знаю. А Грибоедов мало ли чего сказал! Сама посуди. Чего ж хорошего мне там, где меня нет? Ведь меня там нет. Я тут. Мне только тут может быть хорошо.
– Мило рассуждаешь. Близко к истине.
– Близко?
– Принимай всё, как оно есть, – цельным и неделимым. Не отделяй тут от там, настоящее от прошлого, а будущее от настоящего – смотри, рассыплется, как песок. Вот как ты сейчас воспринимаешь Питер, Париж, Москву, Новосибирск, Сочи? Как пять разных городов, в каждом из которых в разное время что-то произошло с тобой или как одно место и одно время, в котором тебе было просто хорошо?
– Сейчас? Здесь? Пожалуй, как одно. Я же везде одна.
– Вот! Поэтому одинаково хорошо там, где мы, и там, где нас нет. Пройдет время и всё станет одним холстом твоей жизни, которое, если повезет, нарисует Модильяни. Но лучше ты сама.
– Короче, тетушка, поняла! Хорошо там, где мы, и хорошо там, где нас нет – одинаково хорошо! – Елена встала, потянулась.
– Вот и хорошо. Твой телефон жужжит.
Звонила тетка Клавдия.
– Как стезя? – спросила она.
– Какая? – не поняла Лена.
– Жизненная стезя?
– Нормально.
– А у нас трагедия! Николай пострадал.
– Что случилось? – Лена подумала, что зря родственники так увлекались гробами и надгробиями.
– Помнишь, у нас над баней чердак с досками? Туда отродясь никто не заглядывал. Стебельчатобрюхие шершни там завелись.
– Кто?
– Осы. Их соседка стебельчатобрюхими называет, она зоотехник, ей виднее. Так вот, надоели они мне, эти стебельчатобрюхие, оборзели – в дом лезут, в еду, жалят. Велела Николаю выкурить осинник. Он надел маску с прорезями для глаз, зажег паклю и полез по лестнице, у нас она одна, сколотил, когда Брежнева хоронили. Залез наверх, сунул огонь в дыру, а оттуда – пых! Рой! Коля от неожиданности ногу-то переменил, да, видать, надавил на ступеньку, надо было осторожнее, она и треснула. Так подбородком и просчитал все ступеньки. А по пути еще и волосенки опалил. Заноз насадил везде, куда можно. Черных, мелких, иглой не подцепишь.
– И как он?
– Да что как? Живой! Куда денется? Но ругался, ох, сильно ругался! И не на себя, не на лестницу, а на одну лишь меня. Первый раз в жизни. Даже испугалась за его нервное состояние. Но отошел. А я вот третий день не могу отойти. Оттого и звоню тебе. Телефон-то на твой подарок купили. Вот, опробовала, соседка показала, как набирать цифры. Ну, пока. Родителям привет.
– А ты дядь Коле!
– Тетка звонила? – спросила Кольгрима. – Здоровы?
– Дядь Коль с лестницы упал.
– Разбился?
– Ушибся. Тетка послала его осиное гнездо выкурить под крышей. Он по лестнице полез, да упал с нее. Стал ругать тетку. Сказала, первый раз в жизни так сильно ругал. Переживает сильно.
– До свадьбы заживет. До твоей. Мне поздновато. Мы с тобой только что всякую дребедень обсуждали: там, тут, прошлое, будущее. А смотри, как у них всё цельно и неделимо – за всю жизнь в первый раз поссорились! И из-за чего – из-за сгнившей лестницы! Вот оно, когда хорошо. Как же они счастливы. Завидую. В первый раз серьезно поссориться из-за чепухи. Как же чиста их жизнь, если этот пустяк стал самым серьезным переживанием в жизни – даже позвонила тебе! Повезло тебе, Ленка, с родней! Ну, она и моя родня, понятно, но тебе всё же ближе.
– А я вот подумала, – сказала племянница, – какой смысл рваться в будущее? Едва попадешь в него, оно тут же становится прошлым.
– Вот и не спеши, – сказала тетушка. – Наслаждайся настоящим. Тебя Алексей с пирса зовет.
– Лена! – перекрикивая аниматоров и детей, делающих на площадке утреннюю зарядку, позвал сверху Райский. Рядом с ним красовалась Каролина.
– Принесло. Им мало, – пробормотала себе под нос Кольгрима. – Жадные никогда не насытятся.
Лена махнула парочке рукой, те спустились, произнесли несколько медоточивых фраз.
– А где Леша? – поинтересовалась Каролина.
– Идет, – сказала тетушка. – С презентом.
Подошел Алексей с большим крабом.
– Какое чудо! – воскликнула Каролина. – Какие у него выпуклые глазки!
Дама приблизила лицо к крабу, хаотично шевелящему своими ножками, и ракообразное чудовище, растопырив огромную клешню, цапнуло ее за нос.
«Долго ль мне гулять на свете…»
…Невозможно
