class="p1">– Он хороший человек?
– Вроде бы, но все же мне пока трудно кому-то доверять. – Мина вздохнула.
– Я такая же. – Миссис Бэк подтолкнула к ней мак-кимчи, ее любимый. – С мужчинами никогда не угадаешь, правда?
Мина кивнула, пробуя мак-кимчи – идеально острый и терпкий.
– Не думаю, что когда-нибудь смогу снова доверять мужчинам, – призналась миссис Бэк.
Мине любопытно было услышать ее историю, но, судя по презрению, прозвучавшему в голосе при этих словах, воспоминания подобного рода могут разрушить шаткую гармонию, отсутствие осуждения между ними – двумя женщинами, плывущими по течению в чужой стране, без семьи.
Некоторое время они ели в тишине, затем Мина сказала:
– Вы очень вкусно готовите.
– Трудно готовить для одного, верно?
– Верно. Я теперь ем только рамен или одно и то же рагу. – Мина вспомнила любимые блюда дочери: калькуксу – соус из домашней лапши, суджеби – суп с клецками, тушеная скумбрия осенью и зимой, а летом – нэнмён – суп с лапшой. Сколько же времени и заботы Мина вкладывала в то, чтобы накормить всю семью. Она хотела, чтобы дочь ни в чем не нуждалась, чтобы она никогда не страдала; Мина хотела стереть воспоминания обо всех трудностях и лишениях, которые перенесла сама.
Однако прошлое неизменно настигало ее. Разве могло быть иначе, когда так много вопросов оставалось без ответа, столько вреда – непризнанным, столько преступников – ненаказанными, когда страна, раздираемая границей, продолжала воевать сама с собой на протяжении десятилетий. Живые и мертвые были разлучены и обречены на вечное беспокойство.
– Вы когда-нибудь были замужем? – спросила миссис Бэк.
Деревья в Сеуле сейчас, должно быть, сияют яркими цветами на фоне серого неба. На холмах вдали виднеются желтые и красные пятна деревьев гинкго и кленов. Свежий осенний воздух пронзает рот, горло и легкие. Они с дочерью обычно бегали по тротуарам, пинали опавшие листья и смеялись.
Однако теперь Мина ненавидела эти красно-желтые кроны – ненавидела этот сезон, который отнял у нее мужа и дочь.
– Он умер, – проговорила Мина.
– О, простите. – Миссис Бэк положила палочки на стол. – Он был болен?
– Нет. Несчастный случай.
Миссис Бэк протянула руку и сжала ее ладонь – впервые за долгое время к Мине прикоснулись умышленно. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в груди, словно доброта миссис Бэк была янтарным светом, который с каждым весенним днем становится все длиннее и длиннее.
Однако за окном по-прежнему царила осень – сезон смерти. И когда Мина думала о кленах и гинкго, о том, как они должны выглядеть в этот момент – яркие, пылающие, – все, что она могла представить, это кровь, оставшаяся на дороге, после того как безрассудный водитель, спеша на работу, стер всю ее семью с лица земли.
Глядя на сводчатый потолок и витражные окна, пропускающие слабый утренний свет восхитительных золотых тонов, Марго думала о том, какой красивой и успокаивающей может быть церковь – своей атмосферой, извилистыми белесыми лентами тлеющего ладана, отполированными деревянными поверхностями, ритуалами, молебнами и песнопениями.
Марго перестала ходить в церковь много лет назад. В подростковом возрасте она взбунтовалась против матери и религии, которую считала средством угнетения, унылым поклонением. А теперь при виде витражей она вспомнила, как в детстве они напоминали ей цветные леденцы. Хотелось забраться наверх и попробовать их на вкус.
Ирландский священник поприветствовал собравшихся по-корейски с легким акцентом. Под сводчатым потолком раздавалась мелодия органа и отчетливое пение хора, заставляя каждую клеточку тела вибрировать. Марго не понимала слов, зато чувствовала их смысл – соблазнительную мягкость и кротость перед Богом, который вознаградит всех страждущих, – Богом, который всегда восстановит порядок и мир в любом уголке планеты.
Марго закрыла глаза. Верила ли во все это мама? Или просто хотела быть частью какого-нибудь сообщества? Возвращалась ли она сюда каждое воскресенье, чтобы восстановить порядок в душе и мыслях? Марго понимала, почему маме нужно было верить в рай – после всех ее бед, одиночества, страха за тленную оболочку, которую у нее могли отнять, как теперь совершенно очевидно, в любой момент. Эта оболочка, много выстрадавшая на своем веку, принадлежала земле, и теперь ей предстояло раствориться в ней, как всякому живому существу.
И как поступить с прахом мамы? Чего бы она хотела?
Как бы то ни было, отправилась ли мама на небеса или просто перестала существовать, Марго тосковала по ней – по своей омме. Слезы потекли по лицу и закапали на грудь. Она слизнула соль с губ. «Аминь», – гудели вокруг. Священник читал Библию своим спокойным, тягучим, как ручей, напевом на корейском. Марго стояла, опустив голову и стараясь взять себя в руки. Хотелось бы ей понимать корейскую речь, окунуться в нее полностью, а получалось лишь замочить ноги, как недавно в океане. От ладана кружилась голова. Невозможно усидеть спокойно.
После проповеди и еще одной молитвы Марго встала для причастия, но, вместо того чтобы подойти к священнику, выскочила через парадную дверь на утренний свет, где смогла наконец отдышаться. Солнце светило сквозь дымку, как угасающий уголек. Марго опустилась на холодные бетонные ступени. На деревьях вокруг щебетали птички, перепрыгивая с ветки на ветку. Под карнизом крыши ворковали голуби.
После всех этих лет борьбы с верой матери, которая боялась, что дочь однажды попадет в ад, Марго опять пришла в церковь, ища то же, что и все остальные, – ответов, чувства защищенности, покоя.
Марго рассчитывала после службы поговорить со священником, поинтересоваться насчет праха матери. В то же время она стыдилась того, что не могла позволить себе попрощаться с матерью должным образом. Сначала нужно продать мамину лавку и машину.
К тому же Марго вновь почувствовала глубокий стыд за бедность и отсутствие отца, как обычно бывало в кругу корейских американцев. Многие из них были христианами и благодаря новой иммиграционной политике принадлежали к среднему и высшему классам, поэтому внебрачный ребенок и пропавший отец в их среде считались чем-то особенно постыдным. Для корейских иммигрантов успех на семейном поприще – все, что у них есть в этой стране вдали от дома. Любой, кто потерпел неудачу в этой сфере, считался неполноценным. Они с мамой считались неполноценными – далекими от мечты, от общепринятого понятия семьи и успеха.
Их существование было незаконным. У матери-одиночки не было документов. У Марго не было отца. Позор, бесстыдство!
С грохотом распахнулись тяжелые деревянные двери церкви, выпуская волну прихожан. Марго вытянулась, вглядываясь в толпу вокруг, и вздрогнула, узнав
