столу листы бумаги в клетку, испещренные цифрами и уравнениями. Сквозь задернутые шторы в его мансарду проникало немного света, но благодаря превосходному зрению он мог без особого труда прочитать то, что написал.
Черт возьми, где же закралась ошибка? Когда вчера он ощутил толчки, то решил, что это — слабое землетрясение. Даже отключение электричества прошло для Лангена незаметно. Поскольку у него не было телевизора, а радио он включал лишь изредка, о том, что произошло, он узнал не сразу. Лишь утром этого дня, когда, отправившись за покупками в Lidl, он обнаружил, что магазин закрыт, до него начало доходить: что-то не так.
По возвращении домой он столкнулся на лестничной клетке с герром и фрау Вольтерс, которые всегда выговаривали ему за то, что он плохо подметает лестницу. Они спешили вниз, нагруженные чемоданами и саквояжами.
— Доброе утро, герр и фрау Вольтерс, — поприветствовал он соседей. — Вы в отпуск, мне приглядеть за вашими растениями?
Супруги удивленно переглянулись.
— А разве вы… Не хотите уехать?
— Уехать? Я? Нет. А зачем?
— Ну, из-за этого облака…
— Что за облако?
— Вы что, совсем ничего не знаете о том, что случилось в Карлсруэ? — удивился герр Вольтерс.
Лангена прошиб холодный пот.
— В Карлсруэ? Что там случилось?
— Вы и радио не слушаете? — раздраженно спросила госпожа Вольтерс. — Там был теракт. Взорвалась атомная бомба. Теперь радиоактивное облако направляется сюда.
— Пойдем, Герда, — поторопил ее супруг и легонько подтолкнул к ступенькам. — Мы опаздываем.
— Вам тоже лучше убраться отсюда! — крикнула фрау Вольтерс, спустившись на этаж ниже. Но Ланген уже не слышал ее. Он взлетел вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени и, добравшись до квартиры, тяжело дыша, включил радио. Спустя несколько минут он уже знал, что все сказанное супругами Вольтерс — правда.
В первое мгновение его охватил ступор, хотя удар пришелся по Карлсруэ, а не по Штутгарту, как он изначально предполагал. Сколько лет его называли чудаком, смеялись над ним, не понимали и не хотели выслушать! Теперь они все поймут, что он был прав! Но потом он понял: что-то не так. Это еще не должно было случиться. Пока не должно. До рассчитанной им даты оставалось еще две с половиной недели!
Конечно, можно было бы сказать, что, когда пытаешься спрогнозировать событие, которое должно произойти более чем через четыре сотни лет, такая погрешность вполне простительна. Но Ланген был математиком и относился к этому вопросу очень серьезно. В математике не существует понятия «немного неправильно». Либо теория на сто процентов верна, либо нет. И если дата хоть немного отклонялась от истинной, значит, в формулы, использованные для ее поиска, закралась ошибка.
Он принялся лихорадочно проверять свои вычисления, сопоставлять положение звезд во времена Нострадамуса, которое рассчитал для него дышащий на ладан компьютер, с текущими координатами планет. Где, где, черт возьми, он ошибся? Неужели Нострадамус перепутал дату? Или же его предсказания были всего лишь фантазиями, а то, что теракт действительно произошел, — чистое совпадение? Нет, невозможно! Наверное, он где-то промахнулся. Должно быть, он…
Сильный удар в дверь заставил его обернуться. Дверь распахнулась, и в квартиру ворвались фигуры в черных масках с оружием наизготовку.
— Полиция! На пол!
Ланген медленно встал и поднял руки.
— Что…
— На пол, я сказал! Лечь ровно, ноги в стороны!
Ланген медленно исполнил то, что ему приказали. Тут за его спиной и защелкнулись на запястьях наручники.
— Ай! Что вы делаете? Я ни в чем не виноват!
Полицейский в маске не обратил на него внимания.
— Обыщите квартиру! — крикнул он остальным. — Заберите все записи. Особенно — компьютер!
Лангена дернули вверх за локоть и подняли на ноги. Перед ним стоял человек в гражданском.
— Вы Фридхельм Ланген?
— Да, но…
— Это вы три дня назад были в полицейском участке № 13 и сообщили о готовящемся теракте?
— Да… Так и есть. Но ваш коллега не поверил мне, и…
— Расскажете обо всем в полицейском участке. Пока вы арестованы по подозрению в принадлежности террористической организации и соучастии в убийстве по меньшей мере десяти тысяч человек.
— Но я ничего не сделал! Я всего лишь математик! Я просто делал расчеты!
— Пора закругляться, тебе не кажется? — спросил Андреас. Фаллер кивнула. Ее тошнило, она чувствовала себя уставшей и опустошенной. Они обошли весь лагерь и выслушали множество историй, которых хватило бы на десяток номеров журнала «Шик». Возможно, подумала Фаллер, ей стоит написать книгу о катастрофе. Она уже представляла себе название — «Карлсруэ». Одно лишь имя города, которое теперь стало таким же нарицательным, как Хиросима. У нее было более чем достаточно материала, но для большой истории по-прежнему чего-то не хватало — красной нити, связи между всеми судьбами. Конечно же, все было связано с бомбой. Но это было бы слишком предсказуемо. Ей нужен был другой, менее очевидный «крючок».
Что объединяло всех этих людей? Все события произошли в один и тот же день, в одну и ту же секунду. Нет, это было слишком технично, слишком материально. Ей нужно было что-то более эмоциональное. Человеческий фактор. Она принялась перебирать в голове людей, с которыми беседовала. Например, был священник, который утратил веру. Когда она увидела его, он сидел на ящике, опустив голову на колени.
— Добрый день. Я Коринна Фаллер из журнала «Шик». Могу я задать вам несколько вопросов?
Мужчина посмотрел на нее. Черная одежда с белым воротником выдавала в нем клирика. Глаза его были красными. Было видно, что он только что плакал.
— Я не знаю, есть ли у меня еще ответы, — выдохнул он.
— Что вы имеете в виду?
Священник пожал плечами.
— Вчера, еще вчера мне казалось, что у меня есть ответ на любой вопрос. Я верил, что этот ответ — Бог. Это было так очевидно, так просто, но теперь…
Он покачал головой.
— Вы больше не верите в Бога?
— Нет, не совсем так, — ответил священник, немного подумав. — Я всю жизнь чувствовал, что Бог есть и что Он где-то рядом. От такого чувства так быстро не избавишься.
— Тогда в чем дело? — продолжала Фаллер.
— Я… больше не люблю Его. Бога, я имею в виду. Раньше я Его любил, но теперь… как я могу служить Богу, который… допускает такое?
Он обвел рукой лагерь.
— Какое все это имеет отношение к Божественной благодати, скажите мне на милость? Разве это и есть справедливость? Разве все эти бедные люди чем-то заслужили такие несчастья?
Фаллер, которая с семнадцати лет не верила ни в черта, ни в Бога, захотела как-то приободрить беднягу.
