Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{01200}

К окошечку, закрывая рот шалью и ухмыляясь, подходит кухарка отца Григория, Пелагея. - Что вам угодно-с? - спрашивает ее Глеб Глебыч. - Кланялись вам, Глеб Глебыч, Лизавета Григорьевна и просили у вас мятных лепешек. - С удовольствием-ссс... Для прекрасных особ женского пола на всё готов-с! Глеб Глебыч достает с полки банку с мятными лепешками и полбанки высыпает в платок Пелагее. - Скажите им, - говорит он, - что Глеб Глебыч улыбался от чувств, когда лепешки давал. Письмо мое получили? - Получили и порвали. Лизавета Григорьевна любовью не занимается. - Какая же она гризетка! Скажите ей, что она гризетка! - Михайло Измученков! - вызывает Кузьма Егоров. В приемную входит "бас" Михайло. - Михаилу Федотычу! Наше глубочайшее! Что болит? - Горло, Кузьма Егорыч! Пришел к вам, собственно говоря, чтоб вы, с вашего позволения, относительно моего здоровья того... Не так больно, как убыточно... Через болезнь петь не могу, а регент за каждую обедню сорок копеек вычитает. За всенощную вчера четвертак вычел. Нонче у господ панихида была, певчим дадено было три рубля, и на мою долю чрез болезнь ничего не досталось. И, с вашего позволения, относительно глотки могу вам предположить, что очень уж дерет и хрипит. Точно у тебя в горле какой-то кот сидит и лапами того... Кгм... Кгм... - От горячих напитков, стало быть? - Не могу сказать, отчего собственно болезнь моя произошла, но могу выразиться вам, что, с вашего позволения, горячие напитки на теноров действуют, а на басов нисколько. Бас от напитков, Кузьма Егорыч, гуще делается и представительнее... На бас действует простуда больше. Из окошечка высовывается голова Глеба Глебыча. - Чего старухе-то дать? - спрашивает Глеб Глебыч. - Железо, что на окне стояло, вышло. Я распечатаю то, что на полке.

{01201}

- Нет, нет! Не приказывал Иван Яковлич! Сердиться будет. - Чего же ей дать? - Чего-нибудь! "Дать чего-нибудь" на языке Глеба Глебыча значит: "дать соды". - Горячих напитков употреблять не следует. - Я и так уже три дня не употребляю... У меня от простуды... Действительно, водка хрипоту придает басу, но от хрипоты октава, Кузьма Егорыч, как вам известно, лучше... Без водки нельзя нашему брату... Что за певчий, ежели он водки не употребляет? Не певчий, а одна только, с вашего позволения, ирония!.. Не будь у меня такой должности, я и в рот бы ее, проклятой, не взял. Водка есть кровь сатаны... - Вот что... Я дам вам порошок... Вы разведите его в бутылке и полощите себе горло утром и вечером. - Глотать можно? - Можно. - Очень хорошо... Досадно бывает, ежели глотать нельзя. Полощешь, полощешь, да и выплюнешь - жалко! И вот о чем я хотел вас, собственно говоря, спросить... А к тому, как я животом слаб, и по этой самой причине, с вашего позволения, каждый месяц кровь себе пущаю и травку пью, то можно ли мне в законный брак вступить? Кузьма Егоров некоторое время думает и говорит: - Нет, не советую! - Чувствительно вам благодарен... Славный вы у нас целитель, Кузьма Егорыч! Лучше докторов всяких! Ей-богу! Сколько душ за вас богу молится! И-и-и!.. Страасть! Кузьма Егоров скромно опускает глазки и храбро прописывает Natri bicarbonici, т. е. соды.

{01202}

(ВОДЕВИЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ) Ужасно плакать хочется! Зареви я, так, кажется, легче бы стало. Был восхитительный вечер. Я нарядился, причесался, надушился и дон Жуаном покатил к ней. Живет она на даче в Сокольниках. Она молода, прекрасна, получает в приданое 30000, немножко образованна и любит меня, автора, как кошка. Приехав в Сокольники, я нашел ее сидящей на нашей любимой скамье под высокими, стройными елями. Увидев меня, она быстро поднялась и, сияющая, пошла мне навстречу. - Как вы жестоки! - заговорила она. - Можно ли так опаздывать? Ведь вы знаете, как я скучаю! Экой вы! Я поцеловал ее хорошенькую ручку и, трепещущий, пошел вместе с ней к скамье. Я трепетал, ныл и чувствовал, что мое сердце воспалено и близко к разрыву. Пульс был горячечный. И немудрено! Я приехал решить окончательно свою судьбу. Пан, мол, или пропал... Всё зависело от этого вечера. Погода была чудесная, но не до погоды мне было. Я не слушал даже певшего над нашими головами соловья, несмотря на то, что соловья обязательно слушать на всяком мало-мальски порядочном rendez-vous. - Чего же вы молчите? - спросила она, глядя мне в лицо. - Так... Чудный вечер такой... Maman ваша здорова? - Здорова. - Гм... Так... Я, видите ли, Варвара Петровна, хочу с вами поговорить... Для того только я и приехал... Я молчал, молчал, но теперь... слуга покорный! Я не в состоянии молчать.

{01203}

Варя нагнула голову и дрожащими пальчиками затерзала цветок. Она знала, о чем я хотел говорить. Я помолчал и продолжал: - Для чего молчать? Как ни молчи, как ни робей, а рано или поздно придется дать волю... чувству и языку. Вы, может быть, оскорбитесь... может быть, не поймете, но... что ж? Я умолк. Нужно было составить подходящую фразу. "Да говори же!- протестовали ее глазки. - Мямля! Чего мучаешь?" - Вы, конечно, давно уже догадались, - продолжал я, помолчав, - зачем я каждый день хожу сюда и своим присутствием мозолю ваши глаза. Как не догадаться? Вы, наверное, давно уже, со свойственною вам проницательностью, угадали во мне то чувство, которое... (Пауза.) Варвара Петровна! Варя еще ниже нагнулась. Пальчики ее заплясали. - Варвара Петровна! - Ну? - Я... Да что говорить?! Понятно и без того... Люблю, вот и всё... Чего ж тут еще говорить? (Пауза.) Ужасно люблю! Я вас так люблю, как... Одним словом, соберите все на этом свете существующие романы, вычитайте все находящиеся в них объяснения в любви, клятвы, жертвы и... вы получите то, что... теперь в моей груди того... Варвара Петровна! (Пауза.) Варвара Петровна!! Чего же вы-то молчите?! - Что вам? - Неужели... нет? Варя подняла головку и улыбнулась. "Ах, чёрт возьми!" - подумал я. Она улыбнулась, шевельнула губками и чуть слышно проговорила: "Почему же нет?" Я схватил отчаянно руку, отчаянно поцеловал, бешено схватил за другую руку... Она молодец! Пока я возился с ее руками, она положила свою головку мне на грудь, причем я в первый только раз уразумел, какою роскошью были ее чудные волосы. Я поцеловал ее в голову, и в моей груди стало так тепло, как будто бы в ней поставили самовар. Варя подняла лицо, и мне ничего не оставалось, как только поцеловать ее в губки.

{01204}

И вот, когда Варя была уже окончательно в моих руках, когда решение о выдаче мне тридцати тысяч готово уже было к подписанию, когда, одним словом, хорошенькая жена, хорошие деньги и хорошая карьера были для меня почти обеспечены, чёрту нужно было дернуть меня за язык... Мне захотелось перед моей суженой порисоваться, блеснуть своими принципами и похвастать. Впрочем, сам не знаю, чего мне захотелось... Вышло страсть как скверно! - Варвара Петровна! - начал я после первого поцелуя. - Прежде чем взять с вас слово быть моею женою, считаю священнейшим долгом, во избежание могущих произойти недоразумений, сказать вам несколько слов. Я буду короток... Знаете ли вы, Варвара Петровна, кто я и что я? Да, я честен! Я труженик! Я... я горд! Мало того... У меня есть будущее... Но я беден... Я ничего не имею. - Я это знаю, - сказала Варя. - Не в деньгах счастье. - Да... Кто же говорит о деньгах? Я... я горд своею бедностью. Копейки, которые я получаю за свои литературные работы, я не променяю на те тысячи, которые... которыми... - Понятно. Ну-с... - Я привык к бедности. Мне она ничего. Я в состоянии неделю не обедать... Но вы! Вы! Неужели вы, которая не в состоянии пройти двух шагов, чтобы не нанять извозчика, надевающая каждый день новое платье, бросающая в стороны деньги, не знавшая никогда нужды, вы, для которой не модный цветок есть уже большое несчастье, - неужели вы согласитесь расстаться для меня с земными благами? Гм... - У меня есть деньги. У меня приданое! - Пустое! Для того чтобы прожить десяток, другой тысяч, достаточно только несколько лет... А потом? Нужда? Слезы? Верьте, дорогая моя, моему опыту! Знаю-с! знаю, что говорю! Для того чтобы бороться с нуждою, нужно иметь сильную волю, нечеловеческий характер! "Да и чепуху же я мелю!" - подумал я и продолжал: - Подумайте, Варвара Петровна! Подумайте, на

{01205}

какой шаг вы решаетесь! Шаг бесповоротный! Есть у вас силы - идите за мной, нет сил бороться - откажите мне! О! Лучше пусть я буду лишен вас, чем... вы вашего покоя! Те сто рублей, которые дает мне ежемесячно литература, ничто! Их не хватит! Подумайте же, пока не поздно! Я вскочил. - Подумайте! Где бессилие - там слезы, упреки, ранние седины... Предупреждаю вас, потому что я честный человек. Чувствуете ли вы себя настолько сильной, чтобы разделить со мной жизнь, которая своею внешнею стороною не похожа на вашу, чужда вам? (Пауза.) - У меня же есть приданое! - Сколько? Двадцать, тридцать тысяч! Ха-ха! Миллион? И потом, кроме этого, позволю ли я себе присваивать то, что... Нет! Никогда! Я горд! Я прошелся несколько раз около скамьи. Варя задумалась. Я торжествовал. Меня, значит, уважали, коли задумались. - Итак, жизнь со мной и лишения или же жизнь без меня и богатство... Выбирайте... Есть силы? У моей Вари есть силы? И говорил в таком роде очень долго. Я незаметно увлекся. Говорил я и в то же время чувствовал в себе раздвоение. Одна половина меня увлекалась тем, что я говорил, а другая мечтала: "А вот подожди, матушка! Заживем на твои 30000 так, что небу жарко станет! Надолго хватит!" Варя слушала, слушала... Наконец она поднялась и протянула мне руку. - Благодарю вас! - сказала она и сказала таким голосом, который заставил меня вздрогнуть и взглянуть на ее глаза. На ее глазах и щеках сверкали слезы... - Благодарю вас! Вы хорошо сделали, что были со мной откровенны... Я неженка... Я не могу... Не пара вам... И зарыдала. Я опростоволосился... Всегда теряюсь, когда вижу плачущих женщин, а тут и подавно. Пока я думал, что предпринять, она заглушила рыданья и утерла слезы. - Вы правы, - сказала она. - Если я пойду за