Это будет почти так же ужасно, как разрезать на куски живую птицу, уничтожить что-то прекрасное.
Слышится шум. Потом — тяжелые шаги: кто-то идет по тропинке в мою сторону. Я замираю с ножом в руке. Не знаю, почему я чувствую себя виноватой оттого, что делаю, но факт есть факт. Может, попробовать все спрятать? Я встаю и иду к двери.
Но не успеваю я до нее добраться, как внутрь врывается Джек. Он даже не смотрит на меня, просто пинает картонную коробку, попавшуюся ему под ноги, и та проезжает по бетонному полу.
— Черт бы ее побрал!
— Мама? Что она сделала?
Джек отшвыривает ногой какую-то кучу барахла, и в угол отлетает пластиковый цветочный горшок.
— Почему она не может просто принять тот факт, что дедушка не поедет навещать папу? Меня это все уже достало!
Он отправляет второй горшок вслед за первым.
— А ты что здесь делаешь?
Брат смотрит на мои руки, на нож, который я забыла оставить рядом с лебедем. Потом переводит взгляд на мое лицо и смотрит на меня так, словно я чокнутая.
— Ничего, — отвечаю я.
Но Джек мне не верит. Он подходит ко мне, хватает за руки, поворачивает запястьями вверх.
— Прекрати, я ничего не собираюсь с собой делать.
Он щурится. Я высвобождаю руки и кладу нож в карман. Джек смотрит через мое плечо вглубь сарая.
— Покажи, — командует он.
Секунду я стою на месте в сомнении, но он снова подходит ко мне и твердо говорит:
— А ну покажи, что ты там делаешь.
Я не спорю. Какой в этом смысл? К тому же Джек может помочь мне разобраться в сложных инструкциях.
— Я видел эту штуковину раньше, — говорит он, когда я подвожу его к лебедю. — Помню его еще с тех времен, когда мы были маленькие.
Он поднимает лебедя с пола, и крылья повисают у него на руках.
— Зачем ты достала его из витрины?
Я показываю инструкции. Джек быстро пробегает их взглядом, щурясь, чтобы рассмотреть мелкий шрифт. Потом снова смотрит на лебедя и нащупывает пальцами то место, где крылья крепятся к туловищу.
— И что, будешь их отпиливать? Зачем?
Я пожимаю плечами:
— Для проекта.
— С ума сошла, — смеется он. — Подумай, что скажет дедушка!
Выражение его лица вдруг меняется: он явно представляет себе эту картину. Потом протягивает руку:
— Давай сюда нож.
— Зачем? — спрашиваю я, крепче сжимая его в ладони.
Джек снова щупает крылья.
— Давай это сделаю я.
Он кивает своим мыслям, в нем закипает энергия. Если принять во внимание его нынешнее настроение, он, скорее всего, раскромсает птицу на куски. Ему просто хочется что-то сломать.
Я убираю нож в карман.
— Нет, я сама.
— Спорим, ты не сможешь? — Он впивается в меня взглядом. — Уверен, ты тут сто лет сидела и раздумывала, можно ли так поступить. Ни за что на свете ты не согласишься разрезать птицу, даже если это просто чучело. Дай мне нож.
Джек пытается засунуть руку мне в карман. Я быстро уворачиваюсь.
— Я могу сама, — говорю я.
Он предпринимает еще одну попытку, но я опять отступаю и уворачиваюсь.
— Я думал, тебе нужна моя помощь, — возражает он.
— Ну, только не когда ты в таком настроении.
Он протягивает ко мне руку.
— Да ладно тебе, Айла. — Теперь его голос звучит гораздо спокойнее. — Ты же знаешь, что не будешь это делать. В этом ты очень похожа на папу: не станешь резать это существо. Для этого ты слишком мягкая.
— Буду.
— Ну давай, докажи. — Джек улыбается одними губами и смотрит мне прямо в глаза.
Потом встает и тыкает носком ботинка в одно из крыльев. Знаю, он злится только из-за того, что услышал сейчас в доме, но я все-таки крепче стискиваю нож в кармане.
— Я все сделаю, — говорю я.
Я сажусь на корточки и заношу нож над правым плечом птицы. Опускаю его до тех пор, пока он не касается перьев. Аккуратно надавливаю, чтобы понять, много ли сил мне придется приложить. Джек опускается рядом со мной на колени.
— Ну, давай, — шепчет он. — А, кстати, зачем все это? Для твоего бедного парня в больнице?
Во мне словно что-то лопается. Я отворачиваюсь от лебедя и толкаю брата. Направляю на него нож.
— Исчезни! Иди и злись где-нибудь в другом месте.
Насмешка сразу исчезает его с лица. Он поднимает руки, как бы защищаясь.
— Эй, успокойся, — бормочет он. — Я же просто хотел помочь.
— Ты не помогаешь, а только все портишь.
Я смотрю на него в упор. По-прежнему сжимаю нож в кулаке, направив острие на Джека, и в конце концов он поднимается на ноги.
Отступив на пару шагов, он смотрит на меня как на сумасшедшую. Но мне плевать. Джек может думать обо мне все что угодно; я знаю, что права. Я поворачиваюсь к лебедю, берусь за рукоятку обеими руками и резко опускаю лезвие.
Когда нож вонзается в чучело, слышится треск. Стиснув зубы, я надавливаю сильнее. Давлю до тех пор, пока лезвие не стукается об пол, выйдя с противоположной стороны. Я двигаю нож в сторону, чтобы он прошел по всей ширине крыла. Закрываю глаза, чтобы не слишком задумываться о том, что делаю. Не перестаю резать, пока крыло не отделяется от туловища.
Только тогда я открываю глаза. Повсюду ошметки набивки: на крыльях, на полу. Да и на мне тоже. Отрезанное крыло напоминает мне другое, то, которое мы нашли в заповеднике, недоеденное лисой. Оно, конечно, не пахнет так плохо, но все-таки при взгляде на него меня слегка мутит. Я вытираю лезвие о штаны. Потом подтягиваю лебедя к себе поближе и принимаюсь за второе крыло. Пытаюсь представить, что взрезаю подушку, а не плечо. Не хочется думать, что я режу нечто, когда-то бывшее живым.
Подняв глаза, я понимаю, что Джек ушел. Сажусь на корточки. Поднимаю голову и рассматриваю паутину, опутавшую стропила крыши. Делаю глубокий вдох, и еще раз, и еще. Кладу голову на колени. Нож со звоном падает на пол, и я чувствую, как глаза наполняются слезами. Я прижимаю лицо к коленям и даю волю рыданиям.
В сарае становится холоднее. Ветер стучит металлическими листами обшивки. У меня над головой мигают люминесцентные лампы. На четвереньках, разбрасывая кусочки набивки, я подползаю к чучелу лебедя. Складываю крылья одно на другое и отодвигаю их в
