class="empty-line"/>
Мне кажется, что я тону… или падаю с высоты на землю, как будто кто-то тянет меня вниз. В ушах свистит ветер.
Потом появляются картинки. Сначала все только мелькает перед глазами. Слишком много картинок, они друг за другом проносятся у меня в голове. Я стараюсь ухватить хоть что-то и вот постепенно начинаю различать нечто.
Небо. Облака. Шум крыльев. Вокруг меня лебеди. Посмотрев вниз, я вижу, что подо мной распростерся целый мир.
Я лечу.
Впереди пятном маячит озеро. Когда мы приближаемся к нему, лебеди начинают переговариваться. Ветер подталкивает меня сзади… двигает вперед.
Это происходит так быстро.
Первого лебедя вдруг отбрасывает назад. Падая, он оглядывается по сторонам, бессильно опустив крылья, и пронзительно кричит. Я оборачиваюсь, пытаюсь найти другой путь. Ветер слишком силен. И вот кричит вторая птица.
Вдруг я их замечаю: две линии, пересекающие небо прямо у нас на пути. Чувствую, как стая распадается, теряет строй. Рассеивается. Я с надеждой лечу прямо на солнце. Раздается звук удара: третья птица врезается в провода. Я продолжаю махать крыльями. Поворачиваю тело, пытаюсь поймать ветер. Летевшие со мной птицы остаются позади. Но я не могу остановиться. Пока нет. Мне нужно улететь далеко. Я смотрю вниз, на землю.
И там, далеко-далеко внизу, вижу двух человек: большого и маленького. Меня пронизывает холод, когда я понимаю: это мы внизу — я и папа. Мы на тропинке у кромки озера, машем руками, как сумасшедшие, и громко кричим.
Именно так мы и вели себя в тот первый день, когда на озеро прилетели лебеди.
Я резко открываю глаза. Лебедь все еще покачивается на воде передо мной, тянет клюв к берегу и что-то ест. На меня совсем не смотрит. Но мне снился про нее сон, в этом я не сомневаюсь.
Я подползаю к озеру. Лебедь поднимает голову, проверяет, где я, а потом продолжает искать пищу. Отплывает подальше. Сейчас она выглядит как самая обыкновенная птица. Я тру глаза. Смотрю на часы. Еще рано. Я спала не больше десяти минут, но солнце уже спряталось за тучу, и озеро потемнело. Я смотрю на свою самочку кликуна, уплывающую все дальше и полностью занятую едой. Не хочу рисовать ее. Не сейчас. Мне нужно поговорить с Гарри.
Я иду к нему в палату словно в тумане. Кажется, я еще не до конца проснулась, как будто продолжаю лететь высоко в небе над заповедником…
Меня впускает та же медсестра, что и в прошлый раз.
— Он выглядит хуже, чем чувствует себя, — осторожно говорит она мне.
Гарри в кровати, подушки подоткнуты так, чтобы он мог смотреть в окно. Кожа у него вокруг глаз потемнела и кажется совсем тонкой, скулы выпирают. Я нерешительно медлю в дверях. Гарри замечает меня уголком глаза, поворачивает голову. Я сажусь на краешек кровати, поближе к нему.
— Я все видел, — говорит он.
Я улыбаюсь. Я счастлива. Тянусь к стакану с водой на тумбочке у кровати и вкладываю его в руку Гарри.
— Ты сегодня выглядишь не очень.
Он выдавливает улыбку.
— Много химии. — Он моргает, делает глоток. Отдает стакан мне обратно. — Помоги мне сесть.
Он тянется ко мне. Я смотрю на его тонкие бледные руки, длинные пальцы. Наклоняюсь к нему, и он обхватывает меня за шею. Я осторожно просовываю руки ему под спину. Почти касаюсь лицом его шеи. От него пахнет не болезнью, а деревьями и жизнью. Наверное, он сейчас чувствует мое дыхание у себя на коже. Крепко ухватившись пальцами за мои плечи (я даже через рубашку чувствую, какие они холодные), Гарри толкает себя вверх. Приподнявшись, снова откидывается на подушки. Мне хочется еще минутку посидеть так, прижавшись к нему, но я этого не делаю. Я убираю руки, и мы оба смущенно смотрим в сторону.
— Ну что, — начинает он, устроившись поудобнее, — что там у вас происходило?
Он кивает в сторону окна; ему и правда интересно. Я рассказываю ему, как моя птица точно повторяла все мои движения. Говорю, что потом я уснула и видела во сне, как ее стая налетела на провода. Наблюдаю за тем, как Гарри меня слушает. Он не смеется, не сомневается в моих словах. Даже если он мне не верит, то очень хорошо притворяется, что это не так.
Потом он зевает.
— Наверно, тебе нужно найти ее стаю, — говорит он. — Может быть, если она снова будет в стае, она полетит.
Это хорошая мысль, но я все равно начинаю смеяться.
— И как я доставлю ее к стае? — спрашиваю я. — На такси?
Он слабо улыбается.
— Да, звучит как-то глупо.
Я выглядываю в окно. Вижу, что лебедь все еще медленно плавает по озеру.
— Может, я придаю этому слишком много значения, — говорю я. — Лебеди-кликуны не полетят обратно в Исландию еще месяца три точно, так что время пока есть. Чтобы она снова полетела. Чтобы ее стая нашла ее. Не знаю даже, почему я так за нее волнуюсь.
Переведя взгляд на Гарри, я замечаю, что он закрыл глаза. Сейчас, засыпая, он выглядит более расслабленным. Волос у него явно стало меньше, на голове залысины, а на одеяле там и сям видны рыжие пряди. Его дыхание становится глубже. Я провожу рукой по одеялу и касаюсь его пальцев. Они по-прежнему холодные, как папины пальцы в скорой. Мне хочется взять его руку в свои, попытаться согреть его.
Некоторое время я жду, не проснется ли Гарри. Но он спит, и тогда я пишу ему записку на обороте рекламки больничного кафе:
«Продолжай наблюдать за ней. Сообщи мне, если что-то изменится. Айла».
Внизу пишу номер своего мобильного. Может, поставить в конце смайлик? Я смотрю на его бледную, почти белую кожу, на подрагивающие веки, под которыми скрываются такие яркие глаза. Сейчас он выглядит словно каменный ангел; такие изваяния часто встречаются в церквях. Я наклоняюсь к Гарри и стряхиваю у него со щеки несколько волосков. Он слегка вздрагивает. Быстро убираю руку. Не знаю, что бы я делала, если бы он сейчас проснулся и увидел мою руку у себя на лице. Я задерживаю дыхание, выжидаю. Но он не двигается. Он уже слишком крепко спит, чтобы проснуться от простого прикосновения.
Мама с Джеком ждут меня, сидя на пластиковых стульях у папиного отделения. Как только я вижу их лица, все внутри у меня сжимается.
— Что случилось?
