листва.
– Сколько они уже здесь стоят? – Мне неловко спрашивать. Уверен, памятник этот уже не новый.
– Не знаю. Примерно вечность, – пожимает плечами Руфус. – Никогда их не видел?
– Нет. – Я рассматриваю Алису, которая сидит на огромном грибе.
– Ого. Ты как турист в своем родном городе.
– С той лишь разницей, что туристы знают о моем городе больше меня, – говорю я. Это совершенно неожиданная находка. Мы с папой предпочитаем парк Алтеа, но и в Центральном парке проводили кучу времени. Папа любит фестиваль «Шекспир в парке». Я не большой фанат театральных представлений, но на одну пьесу с ним ходил, и мне понравилось, потому что сцена напомнила мне колизей из моих любимых фэнтези-книг и бои римских гладиаторов, которые я видел в фильмах. Как жаль, что я не обнаружил этот уголок Зазеркалья еще в детстве, когда мог бы залезать на шляпку гриба, садиться рядом с Алисой и представлять, какие приключения ждут меня самого.
– Зато ты нашел этот памятник сегодня, – говорит Руфус. – Уже победа.
– Ты прав. – Я все еще поражен, что он всегда был здесь, потому что, думая о парках, мы представляем себе деревья, фонтаны, пруды и детские площадки. Ну разве не прекрасно, что парк может так удивить и вселить надежду, словно и я еще способен удивить мир?
Однако далеко не все сюрпризы бывают приятными.
Я сажусь на шляпку гриба рядом с Белым Кроликом, а Руфус – рядом с Безумным Шляпником. В его молчании слышится неловкость, подобная той, что наступала на уроках истории, когда мы обсуждали важные события, происходившие в мире до появления Отдела Смерти (до ОС). Мой учитель мистер Поланд обычно говорил, что «нам крупно повезло», что мы можем пользоваться услугами этой организации. Он задавал рефераты по переосмыслению периодов массовых смертей (эпидемий бубонной чумы, мировых войн, 11 сентября и тому подобного), хотел, чтобы мы вообразили, как люди повели бы себя, если бы Отдел Смерти тогда существовал. Подобные задания, не скрою, внушали мне чувство вины за то, что я вырос во времена, когда технологии так сильно меняют жизнь людей. Это примерно то же самое, что современные лекарства, лечащие болезни, от которых умирали в прошлом.
– Ты же никого не убил? – спрашиваю я наконец. Только один ответ заставит меня остаться. Второй вынудит позвонить в полицию, чтобы Руфуса задержали прежде, чем он убьет кого-то еще.
– Конечно нет.
Я установил такую высокую планку, что ему не так-то сложно под ней уместиться.
– Тогда что ты сделал?
– Я напал на одного парня, – говорит Руфус. Он не отрываясь смотрит прямо перед собой на велосипед, припаркованный у дорожки. – На нового парня Эйми. Он болтал обо мне всякую фигню, и меня это жутко выбесило. Я чувствовал, что во многих смыслах моя жизнь окончена. Чувствовал себя ненужным, потерянным и ужасно злился. Надо было на ком-то выместить все эти чувства. Но я не такой. Это просто был глюк.
Я ему верю. Он не какой-нибудь монстр. Монстры не приходят к тебе домой, чтобы помочь; они загоняют тебя в ловушку и сжирают заживо.
– Людям свойственно ошибаться, – замечаю я.
– А расплачиваются сейчас мои друзья, – вздыхает Руфус. – Их последним воспоминанием обо мне будет, как я сбегаю с собственных похорон через заднюю дверь, потому что за мной явились копы. Я их бросил… Последние четыре месяца, после смерти моей семьи, я чувствовал себя покинутым всеми и вся, и вот, не моргнув и глазом, я сделал ровно то же самое со своей новой семьей.
– Можешь не рассказывать мне об аварии, если не хочешь, – говорю я. Он и так чувствует себя виноватым. И если уж бездомный не должен делиться своей историей, чтобы я рассудил, заслуживает ли он милостыню, то и Руфусу нет необходимости плясать с бубном, чтобы я продолжил ему доверять.
– Не хочу, – вздыхает Руфус. – Но придется.
Руфус
07:53
Мне повезло, что у меня появился Последний друг, особенно теперь, когда мои лучшие друзья за решеткой, а бывшая девушка в черном списке. Так у меня есть возможность рассказать кому-то о своих родных и еще ненадолго продлить им жизнь.
Небо затягивают облака, в лицо дует сильный ветер, но дождя пока нет.
– Моих родителей разбудило предупреждение Отдела Смерти десятого мая. – Я уже опустошен. – Мы с Оливией играли в карты, когда услышали звонок, и сразу побежали к родителям в комнату. Мама разговаривала по телефону и пыталась держать себя в руках, а отец расхаживал по комнате, костерил Отдел Смерти по-испански и плакал. Я тогда впервые увидел, как он плачет. – Как это было жестко. Он никогда особо не был мачо, но я всегда считал, что мужские слезы – это для тряпок. И как же, блин, тупо так думать. – Потом глашатай Отдела Смерти попросил к телефону папу, и мама тут же сломалась. Тогда я подумал, что это кошмар наяву или типа того. Нет ничего страшнее, чем видеть, как сходят с ума родители. Я паниковал, но знал при этом, что у меня останется Оливия. – Я не должен был остаться один. – Потом Отдел Смерти попросил к телефону Оливию, и папа швырнул трубку через всю комнату. – Видимо, швырять телефоны об стену – это у нас генетическое.
Матео хочет что-то спросить, но замолкает.
– Спрашивай.
– Неважно, – отмахивается он. – Это неважно. Ну то есть мне было интересно: боялся ли ты в тот день, что тоже попал в список Обреченных, но просто об этом не узнал? Ты проверил базу данных онлайн?
Я киваю. Есть такой сайт www.death-cast.com. Когда я вбил номер страхового полиса и не нашел своего имени в базе, я испытал странное облегчение.
– Казалось неправильным, что моя семья умрет без меня. Черт, звучит так, как будто меня не взяли с собой в семейный отпуск, но их Последний день я провел, уже по ним скучая. А Оливия вообще едва на меня смотрела.
Я ее понимал. Я не был виноват в том, что продолжу жить, а она – в том, что умрет.
– Вы с ней были близки?
– Да капец. Она была на год старше. Родители копили деньги, чтобы мы с ней осенью поступили в Антиохский университет в Калифорнии. Оливия даже получила стипендию, которая частично покрывала обучение, но временно задержалась дома, решила пока поучиться в местном двухгодичном колледже. Так нам
