мы увидим признаки радикального разрушения клеток с образованием метастаз. – Хирург с некоторым опозданием перешел на профессиональный жаргон. – Мы не можем делать какие-то предположения, имея дело с неоплазмой в столь радикальной степени развития, но представляется, что она достаточно дифференцирована…
Тут Бруно начал уплывать в дрему, внимание его рассеялось, как это случалось очень давно, когда женщины в коммуне хиппи назойливо предлагали предсказать ему судьбу с помощью карт Таро или астрологических таблиц. Все эти мудреные термины словно отделяли его внутреннее «я» от физической оболочки.
– «Дифференцирована», – повторил он. – Это хорошо?
– Это очень хорошо. Слово «атипичная» означает состояние опухоли между злокачественной и доброкачественной – вы, наверное, даже не знали, что такое бывает?
– Не знал.
– Как и многое другое, рак – это своего рода спектр.
– Ого!
– Можно даже сказать, что все мы живем в этом спектре, в диапазоне между раком и не-раком.
– Ого.
– Вы просто живете в таком диапазоне немного более интенсивно, вот и все. Но таких, как вы, масса.
– И незачем торопиться ее удалять?
– Мы, конечно, прооперируем вас как можно скорее. Но в этом нет острой необходимости. Немецкие снимки отличного качества, но я хочу взглянуть с другого ракурса. Подумайте об этом вот с какой точки зрения, Александер. Я могу называть вас Александер? Или Алекс?
– Как угодно.
Хотя хирург был не сильно старше Бруно, но с этими сандалиями, и джинсами, и портретом Джими Хендрикса он почему-то казался одного поля ягодой с Джун. И в этом плане он олицетворял то, что так ненавидел Бруно и от чего сбежал из Калифорнии. Но сейчас он взглянул на него глазами матери – и увидел обаятельного чувака. Сандалии, рюкзак, борода – все это действовало успокаивающе на Бруно, в чьей душе сразу проклюнулась любовь.
– Подумайте об этом вот как. То, что сидит внутри, за вашим лицом, много лет сидело там тихо, прежде чем попасть на встречу со мной. И все эти годы я готовился к такой встрече, совершенствуя изобретенную мной технологию. Не хочу выглядеть доктором Франкенштейном или кем-то подобным. Но моя технология судьбоносна!
– Ваша технология в том, что надо открыть дверь и… отложить лицо в сторонку?
– Именно так!
– Ну, конечно, доктор, не торопитесь.
– Называйте меня Ноа.
– Вот только… в настоящее время я вынужден зависеть от щедрости друга. Доктор Бенедикт объяснила вам…
Берингер взмахнул рукой.
– Я откажусь от гонорара, и это единственное, чем я распоряжаюсь. Я буду рад сделать эту операцию. Больничные расходы – другое дело, их отменить нельзя, и честно говоря, при операции по иссечению опухоли, которую мы будем проводить, они могут быть астрономическими. У нас будет команда врачей и сестер, которые будут работать посменно, операция может занять часов двенадцать-четырнадцать.
– Простите… Четырнадцать часов?
– Да, по меньшей мере.
– Бригада… а что они будут делать?
– Грубо говоря, удалять ваше лицо, как я и сказал. Чтобы я смог его выскрести медными ложечками – скажите, когда вам станет невмоготу все это слушать. Потом мы вас соберем обратно, а это требует времени. В операции будут принимать участие операционные медсестры, анестезиологи, их вам, я думаю, понадобится трое, ну и так далее. Мои сотрудники делают разрезы, каутеризируют артерии и тому подобное, все они приходят в операционную и уходят, едят и спят посменно, но вы не волнуйтесь. Крутить штурвал буду я, а я никогда не покидаю капитанский мостик.
– Когда же вы едите и спите?
– После операции. Это моя особенность: я не чувствую голода и усталости, пока не доведу операцию до конца.
Тут у Бруно закралось подозрение, что хирург хочет произвести впечатление на пациента. Его хвастливое заявление вызвало догадку об их профессиональном родстве. Бруно много раз играл всю ночь напролет и затем весь день без передышки, не испытывая ни чувства голода, ни желания поспать, пока не покидал поле битвы. Он иногда даже в туалет не отлучался. Правда, он больше не хотел ничего слышать о каутеризации артерий, но решил не подавать вида.
– Значит, отряду ваших помощников, которые утирают вам пот со лба и прочее, придется заплатить.
– Через бухгалтерию клиники, да. Вам требуется дорогостоящая операция, дружище. По моим прикидкам, она может обойтись в три-четыре тысячи долларов в час. А потом еще процесс реабилитации, сразу после операции вас поместят в палату интенсивной терапии, их услуги тоже недешевы. Но ваш друг Кит уже мне звонил. Он покроет все эти расходы, полностью. Вам повезло иметь такого потрясающего друга, Александер!
– Спасибо. И прошу простить меня за то, что я не смогу выплатить вам гонорар.
Спасибо и простите, спасибо и простите – у Бруно теперь был новый статус кающегося грешника, но долго ли он в нем пробудет?
– Слушайте, забудьте об этом. Хвала Иисусу, что вы меня нашли. В смысле: хвала Яйцу Бенедикт!
– Я пошлю ей букет цветов, коробку конфет или что-то в таком роде, – сказал Бруно. – Но сейчас у меня маловато наличности.
Хотя он был морально готов к дальнейшему получению финансовой помощи и вмешательству в свою личную жизнь, ни Кит Столарски, ни Тира Харпаз в клинике сегодня не появились. Бруно купил бы себе еще кружку латте в кафе «Медитерранеум», но, вспомнив, что на эти последние доллары ему придется покупать билет на городскую электричку, когда он снова поедет на консультацию к Берингеру, решил ограничиться сэндвичами с колбасой и сыром из пакета с провизией, оставленного Тирой в его холодильнике.
– Может быть, вам нужна ссуда? – Порывшись в нагрудном кармане халата, Берингер выудил рулончик банкнот и бросил на стол. Он явно не привык пользоваться бумажником.
– Вот… – Хирург вытянул три двадцатки, ровно столько же Столарски выдал ему два дня назад. Шестьдесят долларов, стандартное подаяние, которым при случае могут обменяться уважающие друг друга приятели.
– Я не хотел бы вас обременять…
– Прошу вас! – Берингер хлопнул по банкнотам и подтолкнул их к Бруно.
– Еще раз спасибо!
Стыд Бруно потонул в чувстве злобы. Его внезапно озлобившаяся душа ненавидела Ноа Берингера, как он сам теперь ненавидел любого здорового человека, и это чувство мало отличалось от той ненависти, с которой он смотрел на богача за игральной доской, потому что у того были деньги, а у Бруно – нет, и эта ненависть позволила ему взять подачку. Он истратит эти доллары с омерзением, пойдет и купит на них слайдеры Кропоткина с прожаренными до канцерогенной черноты котлетками и посолит их своими горючими слезами. Или просадит эти шестьдесят долларов в кино на Шэттак-стрит, принесет в кинозал исполинское ведро попкорна на пальмовом масле, или
