Он просто смотрел мимо Арслана Арсланова, и щеки его пылали не столько от костра, сколько от стыда и негодования. Арслан же Арсланов был абсолютно в своей тарелке: ему нравилось быть начальником и быть гостеприимным хозяином, и он нимало не смутился, когда увидел Зудина. Зудинский "уазик" с трудом перевалил через насыпанный на месте пролома бугор, Зудин вышел из машины и быстро подошел к костру.
- Васильич! - радостно воскликнул Арслан Арсланов, делая гостеприимный жест. - Милости прошу к нашему шалашу. Сейчас ложку принесу.
И осекся.
Он осекся, потому что Зудин смотрел на него посветлевшими от бешенства глазами, и только присутствие столичного корреспондента удерживало его от подкатывающих к горлу уничтожающих слов.
Зудин сказал только одно слово. Он сказал, презрительно прищурив глаза:
- Пиж-ж-жон!
- Васильич!
Но Зудин, резко повернувшись, уже шагал к дороге, маленький, прямой, непримиримый.
- Васильич, подожди!
Арслан Арсланов догнал его в три прыжка, зашагал рядом, что-то объяснял, наклоняясь, - Зудин не реагировал. Он подошел к своей машине, что-то сказал шоферу, тот пулей выскочил на снег и, хлопнув дверцей, побежал собирать механизаторов. Через десять минут "уазик" и бензовоз, набитые людьми сверх всяких норм, двинулись обратно в Нижний - обедать. Корреспондент уехал с ними. Остались только Арслан Арсланов и водитель "руководящего" "Магируса" - охранять вверенную технику.
Столичный корреспондент Паша больше к Арслану Арсланову не вернулся.
ВАГОНЧИК СЕНИ КУЛИКОВА
- Чай будешь? - спросил Сеня. - С пряниками, сегодня брал, свежие.
Нина пожала плечами.
Сеня понял это как согласие и достал из-за занавесочки кружки. Занавесочка закрывала большую хозяйственную полку, подвешенную над столом в кухонном тамбуре. И полка, и занавесочка - все это было делом рук несчастного Сениного друга Лехи.
С тех пор как Леху увезли на лечение, Сеня сильно стал тосковать. У Варьки он с того памятного дня ни разу не был. Больше того - Сеня всячески избегал встреч с Варькой, потому что ему было стыдно. Как-то он не так повел себя в тот вечер, когда вернулся ее нежеланный муж. Как следовало себя повести в той щекотливой ситуации, Сеня и сейчас не сумел бы сказать, но в том, что он тогда так безропотно ретировался, можно сказать - слинял, - в этом было что-то унизительное.
Варькин муж долго в поселке не задержался. Попросил у Варьки денег Варька все отдала, что были, - и опять отправился куда-то ловить удачу. Об этом рассказала Сене Нина, незаконная сожительница Арслана Арсланова. Видимо, Нина всегда чувствовала эту свою незаконность, она старалась ни с кем в мехколонне не встречаться, сидела вечерами безвылазно в арслановском вагончике и, если хозяин отсутствовал, читала книжку, шила или слушала "Спидолу". Поэтому Сеня очень удивился, когда увидел Нину на пороге своего вагончика.
- Нина? - спросил он, не скрывая удивления. - Ты чего?
- Рыжего не видел, Сеня, а? Рыжий потерялся.
- Не видел, нет, да ты заходи, заходи, гостем будешь.
Нина зашла.
Села на табурет и беспомощно всхлипнула.
- Да ты чего, Нина?
- Арслана нет, и Рыжий потерялся! Совсем одна!
- И я один, - усмехнулся Сеня, - вот и потолкуем. Чай будешь?
Рыжего вообще-то Сеня знал, он его видел раза два или три. Рыжим звали большого пушистого кота - кот был именно этого самого цвета.
- Рыжий, Рыжий, - Нина мечтательно прикрыла глаза, - я же его из Свердловска привезла.
- Из Свердловска? - удивился Сеня.
- Из Свердловска. Самый верный мой кавалер. Сколько, Сеня, мужиков меня бросило, а Рыжий никогда не изменит. Вот только сегодня сбежал куда-то.
- Придет, - успокоил Сеня, - кошки, они приходят.
- Придет, - согласилась Нина.
Сеня резонно хотел спросить: а чего же, мол, прибежала с поисками, если знаешь, что придет, но не спросил. Пришел человек к человеку - чего здесь спрашивать!
Он разлил чай и надорвал кулек с пряниками. И опять похвалил:
- Свежие, сегодня брал!
Нина улыбнулась:
- Тарелочка есть?
- Есть.
Сеня достал.
Нина пересыпала пряники в тарелку - не все, а сколько нужно к чаю, остальное убрала за занавесочку.
- Так уютнее!
Сеня посмотрел - действительно уютнее. И он сказал:
- Действительно...
Отхлебнув чай, Сеня спросил:
- А ты в Свердловске чего делала?
- В Свердловске-то? А летала. Стюардессой была.
- Ни себе чего! - удивился Сеня. - А чего ж ты это...
Сеня сделал неопределенный жест, который следовало понимать примерно так: дескать, чего ж ты - имела такое хорошее положение в жизни, а променяла его на неинтересную работу в складе электротехнических материалов и на сомнительное положение любовницы тоже довольно сомнительного человека.
Видимо, так Нина его и поняла, потому что ответила, не уточняя вопроса:
- А это, Сеня, долгая история...
И горько как-то рукой махнула.
Не нужно было быть большим психологом, чтобы понять, что Нине хочется, чтобы ее еще порасспрашивали, и Сеня покорно спросил:
- Какая же история?
Нина опять всплеснула горестно рукой и сказала:
- Такая, Сеня, история, что и рада бы кого винить, а некого. Кроме себя и винить некого.
Она машинально пожевала пряник, глотнула горячего чая.
- Ну, летала. Муж у меня был, тоже летчик, только военный, старший лейтенант. А я хорошенькая была, сейчас-то полиняла, а была красивая.
Сеня внимательно посмотрел на Нину. Высокая, стройная, лицо чистое, носик аккуратный, хорошенький, рот небольшой, губы пухлые, яркие без краски. А главное - волосы, пышные, длинные, белые как снег. Наверное, кислотой травленные, но - красиво. Нет, она и сейчас красивая, что там говорить зря.
И Сеня сказал, наморщив нос:
- Да нет, ты и сейчас красивая, чего говорить зря.
- Сейчас что! - возразила Нина. - Сейчас я сама себя не ощущаю. А тогда... Знаешь, Сеня, тебе это, может быть, не интересно, но есть такое правило: женщина выглядит так, как она сама себя ощущает. А я, Сеня, ощущала себя красавицей! Я свою красоту чувствовала, и было мне от этого счастливо. И была я, Сеня, звонкая и пела все время. Но знаешь, Сеня, нам всегда мало. Нам мало, что нас, например, муж любит, души не чает. Нам нужно, вот когда мы себя ощущаем, нам нужно тогда всеобщее поклонение. Нет, нельзя сказать, что я мужа не любила...
Она задумалась, как бы споря сама с собой, и подтвердила:
- Любила я его, почему же, любила. Но если я чувствовала, что кому-то нравлюсь, я с какой-то жадностью старалась понравиться еще сильней. Я, Сеня, ни о чем таком не думала: изменить мужу, сойтись с кем-нибудь - нет, совсем нет! Но - как это правильнее выразиться - принимала ухаживания до последнего момента, до критического. И совесть моя была чиста - и перед своим мужем, и перед женами моих поклонников. Знаешь, Сеня, меня мать так воспитала. Я красивой была девочкой всегда, училась хорошо, и как-то мать так меня воспитала, что я с детства чувствовала себя царевной. И так мне, Сеня, всегда было... все мной восхищались... Я к этому привыкла. Сначала взрослые - как ребенком, потом мужчины - как женщиной... А муж - он скромный был парень, виделись мы редко: то у него полеты, то у меня. Квартирка была двухкомнатная в Свердловске.
Она опять задумалась.
- Нет, мы хорошо жили, почему же. Весело, в общем. Знаешь, Сеня, у нас такая конторская книга была, "бортовой журнал" мы ее называли. Мы в этой книге друг с другом переписывались. Ну, у кого что произошло, кто где был, что купил там... И встречи назначали, сообщали свои графики. Ну и шуток много в этой книге получалось, не то чтобы их специально выдумывали, а так, было в этом, Сеня, много юмора...
Она опять замолчала задумчиво и некоторое время пила чай, погружаясь в прошлое.
- Красивая была жизнь, - сказала она с силой. - И жизнь красивая, и я была красивая. Выхожу в салон: "Граждане пассажиры, экипаж свердловской авиагруппы..." А граждане пассажиры смотрят, глаз не отрывают... - Она зажмурилась, на щеках выступил легкий румянец, и нельзя было с уверенностью сказать отчего: то ли от горячего чая, то ли от воспоминаний.
Сеня представил Нину в элегантной летной форме, с высокой прической. Действительно, наверное, хороша была. Куколка. Как на рекламе.
- Компании, конечно, были, я пела еще к тому же. И мной, Сеня, восхищались. Как было хорошо! Ну, и ухаживали, конечно. Влюблялись. И я, знаешь, Сеня, относилась к этому безответственно. Безответственно! Это я теперь понимаю, что безответственно, а тогда думала, что так и надо. То есть если кто-то, например, в меня влюблен, и я получаю от этого удовольствие. И я о нем-то не задумывалась, я просто была уверена, что раз мне удовольствие, то все этому радуются. А не все, Сеня, радовались. Были такие, что переживали. И очень даже. Но мне это, Сеня, было не интересно. Один мне, Сеня, однажды сказал так: "Для тебя, говорит, жизнь - как котлета по-киевски: берешь за косточку и кушаешь". Глупо, наверное, но почему-то запомнилось.
