Несколько недель Блументрост не мог ни на один час отлучиться от двора ни днем, ни ночью. Для составления клистиров и для беспрестанных припарок содержал он при себе аптекаря Дипгольда и лекаря Паулсона.
Монарх должен был четыре месяца по большей части лежать в постели. В сентябре уже оказалось желанное облегчение и надежда совершенного выздоровления. Боль прекратилась, и урина выходила без препятствия. Император не лежал уже в постели, но не выходил еще из комнаты и продолжал умеренное употребление некоторых лекарств только для споспешествования совершенному выздоровлению. Таким образом от времени до времени здоровье его величества укреплялось. Но государь подумал, что он уже совсем выздоровел, не имеет уже ничего опасаться и в состоянии уже выйти из комнаты и пользоваться вольным воздухом. Итак, не сказав ничего своему лейб-медику, и никому иному о своем намерении, приказал он приготовить яхту, которая всегда стояла на Неве перед дворцом.
Приказание его было исполнено, и на первой неделе октября при хорошей осенней погоде, сел он на яхту и отправился в Шлиссельбург, чтобы осмотреть работу Ладожского канала, производимую под смотрением генерала Миниха, бывшего после фельдмаршалом. Уже в самый день отъезда поутру его величество послал объявить лейб-медику Блументросту, что он должен отправиться с ним на яхте и для того взял бы с собой лекарства и нужных ему людей.
Блументрост испугался, услышав сие повеление, немедленно приехал ко двору, но не мог уговорить его величество, чтобы он отменил свое предприятие, которые могло еще иметь вредные следствия, и должен был отправиться с ним в путь, взяв с собою походную аптеку и лекаря Паульсона.
Из Шлиссельбурга отправился государь к Ладожскому каналу, проведенному тогда весьма уже далеко. Там, все осмотрев и дав все повеления, поехал он в старую Ладогу, оттуда в Новгород и к концу Ильменя озера в старую Рузу, дабы осмотреть поправку тамошних соляных варниц и начатой по его повелению канал для удобнейшаго привоза дров к соляным заводам. В сем путешествии провел он почти весь октябрь месяц. Погода между тем была хороша и худа попеременно, и государь часто чувствовал действие не совсем еще прекратившейся своей болезни.
Наконец в первых числах ноября отправился он обратно к Петербургу, прибыл туда 5 числа помянутого месяца, но не останавливаясь там, проехал прямо на Лахту, местечко, находящееся при Финском заливе, неподалеку от Петербурга, в намерении ехать оттуда Систербек, дабы осмотреть тамошнюю кузницу и оружейный завод. Но на Лахте нечаянное приключение расстроило столь благополучно восстановленное и укрепленное здоровье его величества, и он вторично впал в претерпенную незадолго пред тем болезнь.
При весьма бурной погоде в столь позднюю осень и лишь только успел царь пристать к берегу, виден был в заливе едва за версту от Лахты едущий из Кронштадта бот с солдатами и матросами, которой в величайшей опасности боролся с волнами и наконец не подалеку от Лахты попал на мель.
Император послал туда на помощь шлюпку с людьми, которые со всею употребленною силою не могли стащить судно. Он пристально туда смотрел и рассердился на сию медленность, увидя при том нескольких людей, похищенных волнами и полумертвыми из воды вытащенных.
Вдруг решился монарх сам туда ехать и ко спасению людей и судна приложить свои руки. Приплыв шагов за сто от того места и не могши за мелкостью воды подъехать ближе, выскочил он из шлюпки в воду и шел по колено в воде к попавшему на мель боту, пособил его стащить, а больше всех претерпевших людей, которые едва на ногах держаться могли, приказал он отвести в ближайшие крестьянские избы и за ними присматривать. А император сам долженствовал совсем переменить платье. При всем том он сие ни во что вменял, хотя больше половиной части его тело промокло и прозябло. Довольно того, что герой сей насладился удовольствием и приложенным тяжким трудом стащить с мели бот и более 20 человек спасти от опасности живыми; ни мало при том не помышляя, что сие самое спасение повергло его паки потом в такое состояние, в котором дражайшая его жизнь более спасена быть не могла. Император остался ночевать в Лахте, желая на утро отправиться в Систербек. Но во всю почти бессонную ночь чувствовал он жестокие лихорадочные припадки и жестокой рези в животе. И потому поутру рано все было изготовлено к возвратному пути в Петербург. Туда прибыл монарх довольно уже больным, принужден был лечь, и час от часу чувствовал сильнейшие возобновления прежней своей болезни.
В декабре месяце состояние его уже столь сделалось опасным и вожжение во внутренних частях пузыря столь приметным, что со дня на день опасались антонова огня. При жестокой боли почувствовал император приближающуюся свою смерть, с твердостью предался воле Божией, принося часто громкие молитвы, и испустил 1725 года 28 января геройский свой дух.
При вскрытии императорского тела нашли совершенно антонов огонь в частях около пузыря и его столько вспухлым и затверделым, что с трудностью можно было его разрезать анатомическим ножом.[131]
Разговаривая с г. Паульсоном, от которого узнал я сии обстоятельства последней болезни Петра Великого, сказал я ему шутя, что славный Боерграв говорил, что государя можно было вылечить таким лекарством, которое стоило бы не более пяти копеек. «Да, – отвечал он, – мы это знали, и верно бы вылечили Государя если бы он сначала не скрывал так долго своей болезни, и если бы в ноябре не соскочил в воду».
Примечание. Помянутой Брабантский шарлатан, узнав, что опасность болезни его величества приписывали его лекарствам, и опасаясь, чтобы за то же поступили с ним с надлежащею строгостью, убежал и скрылся так, что после нигде не можно было сыскать его.
115. Мнение славного Боерграва о болезни и смерти Петра Великого
Как болезнь Петра Великого день ото дня усиливалась, и лейб-медик Блументгост начал сомневаться о возможности излечения, то не хотел он более один лечить Государя, но просил у императрицы позволения не только созвать всех находившихся в Петербурге докторов на обыкновенный в таких случаях совет, но и просить совета у двух славнейших тогда в Европе докторов, а именно у славного Д. Шталя, жившего в Берлине, и у славнейшего еще профессора Германа Боерграва, находившегося в Лейдене.
Немедленно отправлены были два курьера с Блументростовым описанием болезни Петра Великого, один в Берлин к тамошнему императорскому российскому посланнику для Д. Шталя, а другой в Гаагу к императорскому российскому посланнику графу Головкину, для профессора Боерграва. Граф Головкин немедленно отправил курьера к Боерграву в Лейден и получил от него ответ, что на другой день поутру он непременно пришлет к нему письменное свое мнение о болезни государя и о способах к излечению. Однако в ту же ночь прибыл к графу Головкину другой курьер из Петербурга с плачевным известием о кончине его величества.
И так г. посланник на рассвете отправил к Боерграву нарочного с письмом, в котором уведомлял его о сем печальном происшествии. Боерграв, прочитав сие письмо, вскричал с огорчением: «Боже мой! возможно ли, что этого великого мужа, допустили умереть, когда можно было вылечить его таким лекарством, которое стоило бы пяти копеек!»
Потом сей ученый, опытный и великий врач, разговаривал с молодым доктором Каувом, который после назывался Каув-Боергравом, о смешном и жалком обыкновении созывать совсем бесполезный общий докторской совет (consilium medicum) не заблаговременно, но тогда уже, как доктор один совсем лишится надежды вылечить больного. Потом говорил он обстоятельно о болезни Петра Великого, из описания которой усматривал, что она сначала была пренебрежена, и уже поздно принялись лечишь от нее с надлежащим рачением. Он уверял, что вылечил бы совершенно великого Императора, если б заблаговременно уведомили его о сей болезни и потребовали его совета. «Сей великий муж, примолвил он, будучи крепкого и здорового сложения и столь трудолюбив, мог бы, не переменяя обыкновенного своего образа жизни, еще лет 40 прожить, если бы в болезни поступали с ним, как надобно было».[132]
116. Вещи оставшиеся после Петра Великого
В кунсткамере Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге находятся многия вещи, оставшиеся после Петра. Великого, которые по кончине сего Героя отданы были туда на сохранение, и всякому позволяется их смотреть. Я думаю, что читателям не будет неприятно, когда я к Анекдотам о Петре Великом приобщу краткое описание сих вещей.
Во-первых, находится при Академии особенный кабинет, стены которого украшены грудными портретами российских царей, императоров, императриц, царевичей и царевн, начиная с царя Иоанна Васильевича до императрицы Елизаветы Петровны. Сии портреты, писанные масляными красками, суть копии с находящихся при Дворе оригиналов.
