По учреждении Флота и Адмиралтейства введено было в обыкновение играние на трубах, и как кораблестроение и мореплавание были приятнейшими упражнениями Петра Великого, то и трубы сделались любимыми его музыкальными инструментами; он всегда приказывал играть на них, когда садился на корабль, или когда веселился с морскими офицерами и корабельными мастерами.
Голландской вкус во всем отменно нравился государю; а потому находил он приятность в колокольной игре, столь обыкновенной почти во всех голландских городах. Его величество завел такую колокольную игру в любимом своем городе Петербурге, как скоро колокольня соборной церкви в крепости была отстроена; а вскоре потом и другую на колокольне при церкви Св. Исаакия близ Адмиралтейства.
Наконец от частого своего пребывания в Польше, полюбил он самую простую польскую музыку, состоящую в волынке, так что не только содержал особенный волыночный хор, но и сам научился несколько играть на сем инструменте, и его величество настолько привык к помянутым инструментам, что итальянская и французская музыка совсем ему не нравилась, особенно ж не мог он терпеть последней, и для того никогда не бывало при его дворе итальянских и французских музыкантов[122].
109. Бережливость Петра Великого в платье
При случае разговора о бережливости и ненужных расходах, великий российский монарх показывал починенные шерстяные чулки, которые были у него на ногах. Тогда некто сказал ему: ваше величество могли бы и не донашивать чулков до дыр? «А для чего? – спросил Государь: – На что мне бросать такие чулки, которые с починкою могу я еще год проносить?» «Чтобы с чулочной фабрики больше чулков расходилось», – отвечал тот, улыбаясь. «О! – сказал Государь, – она и без того еще не доставляет столько чулков, сколько надобно для употребления в моем государстве, и все еще должно вывозишь их из чужих земель; если ж она будет когда-нибудь в состоянии доставлять больше чулков, нежели надобно для здешнего употребления, то я сыщу для нее случай продавать излишек нашим соседям и далее на кораблях рассылать, а за то получать деньги, или другие нужные товары. Пока этого не бывает, и пока в Государстве обрабатывается столько товаров, сколько надобно для собственного употребления, до тех пор бывает оно подобно маленькому имперскому городку, где один гражданин работает для другого, один от другого получает хлеб, но оба всегда остаются бедны и не могут споспешествовать обогащению города.»[123]
110. Скорое спасение невинности
Сердюков, подрядившись делать канал и шлюзы в Вышнем Волочке и продолжая к великому удовольствию Петра Великого сию работу с хорошим успехом, имел много завистников, клеветников и неприятелей. Они получили удобный случай нанести ему чувствительный удар, когда учрежден был розыск для так называющихся староверов, или раскольников, которые после того, как Государь был в опасности лишишься жизни от одного фанатика, последователя их секты, везде были сыскиваемы, браны под стражу и предаваемы духовному суду, в намерении обратить их от упорного их своемыслия к общей церкви. Сердюков совсем не был раскольник, и занимаясь важною своею работою, не имел ни часа времени на то, чтобы заниматься распрями о вере и раскольническою пустошью. Как Новгородский гражданин, начал он строить себе в Новгороде каменной дом. При заложении фундамента работники выкопали из земли железной крест, такой, какие обыкновенно бывали на первых русских церквах, весом пуда в два, и принесли его к Сердюкову. Он приказал поставить сей заржавленный старый крест на улице у стены своего дома. Сие подало неприятелям его повод распустить о нем слух, что он раскольник. Сердюков смеялся сему ложному слуху, однако ж приказал спрятать крест и положить его вместе с другим старым железом. Но завистники его тем 1 не удовольствовались. Они донесли на него Новгородскому Архиепископу в том, что он был тайный последователь раскольнической секты; в доказательство ж своего доноса, между многими вымышленными обвинениями приводили и то, что он имеет у себя старый железной крест. Архиепископ, и без того уже будучи неблагоклонен к бедному Сердюкову, приказал сыскать в его доме помянутый крест и принести к себе. По сему доказательству Сердюков, как раскольник, взять был под стражу и через несколько дней с письмом от архиепископа отослан в Петербург, в Тайную Канцелярию, или Розыскную комиссию. Там сидел он несколько месяцев не будучи допрашиван; работа при канале и шлюзах остановилась и работники разошлись.
Петр Великий, будучи весьма доволен хорошим успехом сей работы, на обратном пути из Москвы прибыл в Вышний Волочёк. Он удивился, видя остановку, и к величайшей своей досаде узнал, что Сердюков, как раскольник, взят был под стражу и отослан в Тайную Канцелярию. В великом гневе поехал он в Петербург, и по прибытии туда, тотчас сам пошел в крепость, потребовал к себе Сердюкова, говорил с ним и узнал от него, что он никогда не любил раскольнической секты и не бывал раскольником, а обвинен только потому, что у него найден был старый крест. Государь, уверившись в его невинности, тотчас освободил его, приказал ему немедленно отправиться в Вышний Волочёк для продолжения начатого дела, поцеловал его в лоб, уверив в непременной своей милости и покровительстве, сказав ему: «Ступай с Богом и будь уверен, что впредь ничто тебе в твоей работе не помешает. Если же еще станут делать тебе хотя бы малое притеснение, то немедленно меня уведомь; а между шем я изсяедую Швое деяо и по справедливости накажу твоих клеветников и доносителей.(‘ В самом деяе вскоре потом помянутое происшествие рачительно было исследовано; многие из Новгородских жителей строго были наказаны, и сам Архиепископ Феофан, которого Государь весьма почитал, получил от него жестокий выговор.[124]
111. Попугай императрицы Екатерины I
Следующее происшествие, о котором рассказывают, что оно случилось при дворе Петра Великого в 1721 году, служит свидетельством великой осторожности сего монарха даже и в самых мелких обстоятельствах, касающихся до политических тайностей.
По благополучном и славном окончании войны со шведами, Государь хотел воспользоваться происходившими тогда в Персии беспокойствами и предпринял поход в пограничные провинции сего государства. Он открыл намерение свое Императрице в её покоях, где кроме неё и Князя Меншикова никого не было. В продолжительном и тайном разговоре о сем, часто выговаривал он слова:. «в Персию пойдем». В заключении же разговора Государь сказал «и об этом никто еще, кроме нас троих, не знает; и вам приказываю содержать это до времени в тайне и никому не сказывать».
Через несколько дней потом Государь, занимаясь сим намерением, ходил по комнате и увидев с собою одного только денщика, спросил у него, что нового слышно?» «Почти ничего, отвечал денщик: только говорят, что мы пойдем в Персию». «Как» – вскричал Государь, – в Персию пойдем? Тотчас скажи мне, от кого ты слышал такую ложь. «От попугая её величества, отвечал денщик: вчера дожидаясь вашего величества в её комнатах, слышал я, как он несколько раз очень внятно выговаривал: «В Персию пойдем.» Государь тотчас приказал позвать князя Меншикова и отправившись с ним к Императрице, сказал им, что тайна о походе в Персию, о которой они между собою говорили, открыта, и требовал, чтоб они признались, не сказали ли они кому нибудь о том по доверенности. Как императрица, так и князь Меншиков уверяли его с клятвою, что они ни слова о том не говаривали. Петр Великий, не сомневаясь в их верности и молчаливости, сказал супруге своей, указав на попугая: «Вот сидит изменник!» Потом рассказал, что слышал от своего денщика, и засмеявшись, просил Императрицу, чтобы она приказала вынести попугая из своей комнаты, примолвив: «Я не хочу, чтоб при мне или при тебе были изменники, либо переносчики».[125]
112. Петр Великий учреждает в Санкт-Петербурге Академию Наук
Петр Великий, по благополучном окончании войны со шведами, приступив наконец к исполнению давно уже предпринятого своего намерения учредить в Петербурге Академию Наук, во-первых разослал ко всем своим посланникам при иностранных дворах повеления, чтоб они старались узнавать славных ученых людей в тех науках, которые для Академии были потребны, и сообщали бы его величеству обстоятельные известия об условиях, с какими сии ученые люди согласны были бы поехать в Петербург. Сверх того государь сам писал к некоторым из них особенные письма и приказывал им стараться о сем с величайшим рачением.
Некогда за столом у его величества был разговор об учреждении Академии Наук, и Государь открыл тогда обстоятельно намерения свои в рассуждении сего учреждения. Один из тайных его советников сказал притом, что предприятие его величества ввести науки в Россию весьма похвально и для отечества весьма нужно; однако ж он сомневался, чтоб Российский народ мог получить большую пользу от Академии, состоящей из знаменитых и славных ученых людей, которые не станут заниматься обучением юношества.
