как к этому относиться. Я так привыкла, что мы с Энди – единое и нерушимое существо. И история с Мэттом нас тоже не разрушит. О разрушении и речи не идет. Мы ведь никогда не позволим этому случиться. У нас есть правила. И Энди даже не расстроен.
Или говорит, что не расстроен.
Но клянусь, он сам на себя не похож. Никаких сияющих глаз. Он не похож даже на того Андерсона, которого я вижу туманным утром, когда у него гораздо меньше сил.
И всю дорогу до школы он не произносит ни слова.
К уроку истории, впрочем, Андерсон снова приходит в норму. Более того, становится той безбашенной и начальственной версией себя, которую мы обычно видим только на репетициях.
Мистер Эдельман тоже, похоже, сегодня в хорошем настроении, потому что мы повторяем факты о пуританах в игровом формате. Он даже разрешил нам самим разделиться на команды, поэтому наша банда тут же объединилась. Мы сдвинули столы в качестве демонстрации командного единства и придумали себе самое отвратительное на свете название «Милашки из Массачусетса». Остальные немедленно последовали нашему примеру. «Плимутские негодники». «Томас Хукер» (они взяли название в честь одного из лидеров пуритан). «Дьявольские игры». «Коттон Мэзер и его хлопковые штаны» (команда Ноя и трех пижонок). И «Колинисты» (команда Колина Накамуры). Уверена, это особый эффект расширенного курса по истории США. Посмотрите, перед вами толпа шестнадцатилетних подростков, которые думают, что они Лин-Мануэль Миранда.
У каждой команды есть своя небольшая доска для ответов, а мистер Эдельман стоит за кафедрой, держа в руках несколько листов с вопросами. Ничего особенного, обычная викторина. Учебником пользоваться можно, телефоном – нельзя. После того как прозвучит вопрос, у нас есть двадцать секунд на то, чтобы написать свою версию и поднять доску. Никакого смысла, никаких призов, даже дополнительных баллов не будет, но на кону наша честь и гордость. Как будто наследие Томаса Хукера будет скомпрометировано, если четверо пижонов не смогут ответить на вопрос о кальвинистах. И комната взрывается от криков, все тычут друг в друга пальцами и стучат по партам так громко, что мистер Эдельман вряд ли когда-нибудь оправится от шока. Это самая агрессивная и шумная дань пуританству на моей памяти.
«Милашки из Массачусетса» не хуже и не лучше других. Мы не выше этого всего. Пока мы с Брэнди яростно листаем учебники, Рейна и Андерсон борются за доску.
– Так, 1636, – бормочет Брэнди. – Наверняка Гарвард, правда?
– Или Йель! Посмотри в указателе.
– Нашла. Гарвардский университет был основан пуританами в 1636 году. – Я подталкиваю учебник к Андерсону. – Победа!
Прямо за моей спиной что-то с грохотом падает на пол, а я едва не подскакиваю на стуле от неожиданности. Оказывается, это Ной. Теперь он лежит на боку на полу, глядя на нас из-под перевернутой парты.
– Черт, твоя рука. – Я быстро опускаюсь рядом с ним на колени. – Ты в порядке? Давай я посмотрю.
– Все хорошо. – Он выпутывается из ножек стола, все еще слегка оглушенный. Девочки из его команды ставят парту обратно. Ной протягивает мне закованную в гипс руку и позволяет ее осмотреть.
– Что ж, – я поворачиваю ее немного и сжимаю пальцы, как это сделал бы врач, – гипс цел.
Кстати, это все тот же гипс с сиськами. Видимо, визит к доктору у Ноя назначен на середину дня. На время репетиции. Мне, конечно, все равно. Но пропускать общие прогоны ему не стоит. Мисс Джао будет в ярости.
Тут я понимаю, что все еще держу его за руку. И за пальцы. Быстро разжав руки, я прижимаю их к груди:
– Можешь вставать.
– Тут тоже неплохо.
– Тебя так и тянет к полу, Ной, – говорит Рейна. – Сначала поднос уронил, теперь себя. Нельзя же так неприкрыто требовать внимания.
– Поверить не могу, что ты упал на пол, сидя за партой, – добавляет Андерсон. – Невероятно.
– Вообще-то я упал на пол вместе с ней.
– Подслушивать пытался? – подозрительно щурится Андерсон.
– Что-о-о? – пищит Ной на октаву выше, чем обычно. – Конечно же нет.
Ух ты. Ни разу еще не видела, чтобы кто-то выглядел настолько комично виноватым, как Ной Каплан.
– Ной, нам же разрешили пользоваться учебниками, – мягко напоминает Брэнди. – Не обязательно списывать.
– Я не списывал. Я хотел предложить сотрудничество.
– Ной… – Я качаю головой.
Андерсон забирается с ногами на стул и демонстративно кашляет.
– Прошу прощения.
Все вокруг тут же умолкают.
– Кхм. Команда «Коттон Мэзер и его хлопковые штаны» жульничает и должна быть дисквалифицирована. Благодарю за внимание.
Он снова спускается на пол, подарив Ною надменный взгляд. Тот в ответ лучезарно ему улыбается.
Внутри меня зарождается, постепенно разливаясь по телу, необъяснимое чувство облегчения. Потому что мы с Энди снова стали самими собой. Снова в одной команде. Ощущение такое же, как когда щелкаешь выключателем, заканчиваешь собирать пазл или надеваешь крышку на тюбик с помадой. Все снова на своих местах.
В четверг выпадает один из тех дней, когда по погоде трудно сказать, начался апокалипсис или еще нет. Гром грохочет почти без перерыва, постоянно сверкают молнии. Если бы я была одна дома, точно бы испугалась. Но я в школе, и вместо страха меня охватывают легкий восторг и готовность принимать любые сюрпризы, которые преподносит вселенная.
Если честно, это чувство связано не только с грозой, но и с тем, что сегодня у нас первая плотная репетиция сцен Гарри и Ларкин. Полтора часа. С Мэттом. Только я и Мэтт. Мисс Джао, Девон, мистер Ди и команда техников с нами тоже будут, конечно. Но все равно. И сегодня мы ставим и закрепляем Yesterday I Loved You, ту самую сцену с поцелуем.
Так странно. Я то и дело забываю о ней, а потом вдруг вспоминаю, когда иду по коридору или сижу в классе, и меня охватывает волнение. Его можно сравнить с бабочками в животе, только оно гораздо сильнее. Как бабочки на стероидах. На переменах я с огромным трудом сохраняю ясную голову и не погружаюсь в мечты. Сегодня все будто пропитано магией.
Например, мы с Энди сбегаем с урока на тщательно спланированную встречу в Богом забытом туалете, и на кого, вы думаете, мы натыкаемся по дороге? На Мэтта Олсона. Который стоит у шкафчика. Посреди урока. Я его и в коридорах-то на перемене ни разу не встречала. Но вот он – и вот мы, стоим втроем в пустом коридоре. Он обнимает нас и в целом
