придурок, но с чистой душой, и как измывается хозяин – придирается к мелочам; вместе с Катей они пришли к выводу, что у хозяина к Ленке подсознательное сексуальное влечение, с которым он сам не может смириться, так как привык потреблять исключительно крашеных блондинок с грудями.
Ленка отвернулась к окну, стряхивая пепел в чашку из-под чая, на мокрый пакетик.
– Тебе, конечно, хочется знать, как все было, – внезапно сказала она и закашлялась. – Только за этим ты и приехала.
Потом хлопнула в ладоши, глаза ее снова разгорелись.
– Слушай, давай, может, и кроме чая выпьем, с утра, правда… Но в честь твоего приезда надо! Да? Отметить.
– Мне с поезда что-то не очень, – соврала. С алкоголем было бы легче.
– Ладно…
Дрянь, падавшая с неба, сгустилась, все больше походила на мокрый снег. Мокрый снегопад. Огонек сигареты отражался в потемневшем окне. Черный Ленкин затылок и контур тонкой руки.
И снова проснулось в Кате забытое: нежность и боль, радость: женское упоение страданием. Гибнет, гибнет, безнадежно гибнет. Захотелось смеяться.
– Катюша, милая, я-то знаю, что ты меня не осуждаешь, только ты меня и не осуждаешь. Ты же знаешь, как у нас все с Игорем было, ну, ты ругала меня, правильно ругала. Я дала ему все, что могла, все, что было. Не потому что… Мне так удобно, я так привыкла. Я не знаю, как по-другому можно с мужчиной… Боже, я не знаю, что говорить, да не смотри на меня так, а то я не смогу говорить, а ты же хочешь, чтобы я все подробно рассказала. Тебе же хочется узнать. Как это делается.
Не гася, она бросила сигарету в чашку, облокотилась на подоконник и больше не поворачивалась. Катя смотрела на затертую клеенку, орнамент: множество малюсеньких корзинок с фруктами. Она никогда не замечала раньше, что это не абстрактный узор.
– Ладно. В общем. Я давно знала, что он бросит меня, все к тому шло, с самого начала. Я сама все к тому вела. Почему-то. Почему? Ну ты скажи, что на самом деле он мне не нравился, что жила я с ним, лишь бы жить с кем-то. Что он глупый для меня. Я-то умная. Начитанная. Почти как ты. Почему же ты молчишь? Не говоришь? А я, дура, считала, что он мне нравится, что мне хорошо с ним. Мне твой Вадим тоже никогда не нравился, может, я просто ревновала тебя к нему, а ты меня. Ладно. По-любому, он ушел и поступил нехорошо. Он бы мог просто уйти или уйти к другой, пусть бы он просто ушел.
Темная спина на фоне окна ссутулилась.
Катя решилась поднять глаза на эту спину. В зрачках по-прежнему кружились корзинки со скатерти. Они знали друг друга с детства, читали друг другу свои нелепые стихи, и нельзя было не понимать, что Ленка склонна к суициду, что она из тех, кто, даже если живет, живет плохо. Но знать – это одно. Узнать – другое.
– В тот вечер он пришел веселый. Мы выпили пива. Я хотела спать, жутко хотела спать, только с суток вернулась. Или он до того был пьяный? Точно, он до того был пьяный, а пива мы не пили, я была трезвая, только очень хотелось спать. Мы баловались, что-то кричали, не помню, или это он кричал. Из-за чего-то спорили, а потом он ударил меня. Знаешь, как ударил, совсем не больно, но заметно, будто хотел мне что-то сказать этим. Ясно, что хотел сказать, указать мне мое место. Я сразу замахнулась, но он засмеялся, сказал, что если я ударю его, он уйдет. Ты знаешь, я очень долго обдумывала и взвешивала. Но, наверно, даже нескольких секунд не прошло, потому что я не опустила руку, но и не помню, чтобы, как дура, стояла замахнувшись. Но я успела все взвесить и обдумать…
– И ты вмазала ему?
– Нет, сказала, чтобы он уходил. Я бы ударила его, но я не умею. Если бы ты слышала этот его смех, видела его глаза. Нет-нет, он не был пьян. Ему настолько было плевать на меня. Как и всем остальным. Ему было все равно, остаться или уйти. Других, что ли, нет? Все равно. Я его обидела, вот он и ушел. Как все, кроме тебя. Он плюнул на меня, как на мелкую неприятность.
Она запнулась, повернулась к Кате, нахмурилась, заметив, что та плачет. Без слез, без единого звука, давясь воздухом и улыбаясь. Взяла другую сигарету.
– Но тебе интереснее, что было дальше, потому что ты знаешь, что я не страдала, потому что на самом деле я не любила его. Потому что кроме тебя я ни к кому не могу сильно привязаться. Но в тот вечер мне было весело с ним, мы дурачились, терлись кожей, целовались и все такое, я почти полюбила его, но не так, как тебя, а по-другому. Вот он подурачился и ушел, а я закрыла за ним дверь, и стало так тихо-тихо. Ни единого шороха. Мне дико хотелось спать, но почему-то было страшно ложиться. Чем дальше, тем страшней. Вообще и в комнату не могла войти, в прихожей так и сидела. Наверно, потому что если бы я легла в постель, мне сразу бы захотелось секса. Мы сто лет постельное не стирали, вся постель пропитана его по́том. Ну, тогда была, ты не волнуйся, я все перестирала перед твоим приездом, так что ты сможешь нормально спать. Слушай, я села на пол и думаю, что буду ходить на работу, чтобы покупать хавчик, и питаться, поддерживая силы для работы. Очень-очень долго. Всегда. А если кто-то появится в моей жизни, то это снова будет Игорь, потому что на большее я не замахнусь, большего не сто́ю. Даже если его будет звать по-другому. Даже если что-то изменится, все будут так же. Или хуже. А кушать я не очень люблю. Я посчитала всех, кто имеет ко мне какое-то отношение, и решила, что если это их и выведет из равновесия, то ненадолго. Я решила, что ничего не теряю.
Она снова отвернулась.
– Даже тебя, потому что моя любовь не умерла бы со мной. Она жила бы дольше нас всех. Ладно, я опять не о том. Я набрала воду в ванну, лезвия я не нашла, но был этот ножик, Игорь его очень хорошо наточил недавно, я им мясо резала и кур разделывала. Ну, легла в ванну и разрезала… Ну ты поняла. Странно, но мне совсем больно не было, ни в душе, ни так. Я думала, что
