У губернаторши, в ее дневные приемные часы, сообразно петербургскому обычаю, обыкновенно появлялся чайный столик, вносимый лакеем, причем она собственноручно разливала чай в маленькие чашечки своим посетителям. Это была благотворительная и авторитетная «особа с весом», лет уже под сорок, сохранившая, вместе с привычкой «меланжировать» французское с нижегородским, еще следы тщательно реставрируемой красоты и потому днем садящаяся не иначе, как затылком к свету.
Каржоль, кроме хозяйки, нашел в ее гостиной еще двух губернских барынь: одну «контрольную», другую «акцизную» и — совершенно неожиданно для себя — Ольгу Ухову. Впрочем, встреча с последнею хотя несколько и озадачила, однако же явно не смутила его. Он только подумал про себя с некоторым опасением, не наплела бы она тут чего-нибудь такого, не совсем сообразного… Влопается, пожалуй.
Но Ольга сидела совершенно спокойная, как ни в чем не бывало.
— Садитесь и рассказывайте, comment von! les affaires?., у a-t-il du nouveau? — приветливо пригласила его хозяйка, принимаясь наливать ему чашку. — Olga nous a raconte deja, как это вы с нею пристроили cette petite juive au couvent.
— Да, но если бы вы знали, чего мне это стоило и как меня напугали утром эти противные евреи, — ввернула кстати свое слово Ольга.
— А что такое? — с любопытством повернулась к ней губернаторша.
— Да как же! Мы условились, что граф отведет ее к Серафиме и сейчас же вернется за мной, чтоб еще до рассвета проводить меня домой. Понятно, что мне вовсе не было охоты афишировать себя с ним на улице засветло, — из этого у нас вывели бы Бог знает какие заключения… И вот, жду, жду его, сижу час, сижу два — не возвращается. Наконец, меня сон сморил, и я, как сидела на оттоманке, так и заснула, как убитая. Вдруг какой-то шум, голоса, стуки в дверь, — что такое?!.. Просыпаюсь, слышу какой-то гвалт жидовский и спросонья не могу даже сообразиться, где я и что со мной… Перепугалась ужасно, кричу: отворите! выпустите меня! — Вдруг дверь открывается… на пороге — граф, а за ним — целая орава жидов… Можете представить себе мое положение и до чего я смешалась! С перепугу наговорила им, кажется, какого-то вздора, но слава Богу, они убедились, по крайней мере, что это не Тамара, и то хорошо.
— Однако, какие смелые нынче барышни, — не без ядовитости заметила акцизная дама. — Я бы, кажется, ни за что не решилась…
Дама же контрольная ничего не сказала, а только ехидно усмехнулась и, скромно потупив глаза, стала разглаживать на своем стеклярусном доломане какую-то бахромку.
— Non, cela mе plait, — авторитетно поддержала Ольгу хозяйка. — В своем роде. сest de I’heroisme, и в таких случаях, мне кажется, надо смотреть на побуждения и цели, а не на то, чем это может показаться городскому злословию… Non, chere Olga, japprouve votre conduite. Это прекрасно, — то, что вы сделали с графом… А я и не знала, граф, — обратилась она к Каржолю, — que vous etes aussi parmis les ревнители de lOrthodoxie?
— Ce nest quune eventualite, — скромно пожал Каржоль плечами. — Но вообще, почему же не помочь благому намерению, раз ко мне обратились с этим?
— О, разумеется! И всякий из нас, я уверена, сделал бы на вашем месте то же. Но это great attraction нынешнего дня… и скажите, граф, как же теперь эта евреечка? В монастыре? Приютили ее там?
— Все, как не надо лучше, — отозвался Каржоль. — Seraphine — une femme de coeur, celle-la! — разве она могла отказать!.. Правда, сначала она было несколько затруднялась, но, увидя слезы и мольбы этой бедняжки, elle a dit: «так Богу угодно» и приняла ее. Дали ей там отдельную кeлийку, рядом с самой Серафимой, где она, по крайней мере, проживет спокойно jusquau bapteme. Вероятно, вас будут просить крестною матерью. Uous ne refuserez pas, sans doute?
— Certainement, — с благочестиво скромным достоинством повела головой губернаторша.
— Вообще, вы бы сделали un vrai bienfait a cette pauvre petite, если бы взяли ее немножко под свое покровительство, — продолжал он просящим и убеждающим тоном. — Надо бы было прежде всего оградить eе от всех этих жидовских посягательств. Ведь они, наверное, будут теперь всячески домогаться помешать ее обращению, вырвать ее так или иначе из монастыря, чтобы вернуть в свой кагал, а раз это случится, — вы понимаете, — жизнь ее будет ужасна, невозможна, невыносима просто!
— Mais cest commence deja, les домогательства! — выразительно веским тоном объявила ему губернаторша.
— Как так?! — удивленно вскинулся на нее глазами Каржоль. — Какие домогательства?
— Comment, разве вы еще не слыхали? — удивилась в свою очередь хозяйка.
— Ровно ничего не знаю. В чем дело?
— О, как же!.. Mon Simon «так губернаторша обыкновенно называла своего супруга» давеча за завтраком рассказал мне целую историю. Figurez vous, часов около десяти утра, еще к поздней обедне звонить не начинали, как у монастырских ворот собралась откуда-то целая толпа de jeunes juifs, deleves et d’ оборванцы, и настойчиво стала требовать, чтобы их допустили к игуменье.
Привратник им, конечно, отказал, и так как ворота были заперты, то они принялись разносить их, ломиться силою; но это не удалось — ворота оказались достаточно крепки. Тогда они стали кидать в них грязью и камнями, — horreur! — это в святые-то лики, aux saintes images, qui se trouvent lа!.. Каково!?.. А затем камни полетели через стену во двор и одним из них чуть было нe зашибло какую-то старушку-монахиню. Ну, словом, on a bloque et bombarde le couvent, формальным образом, в продолжение чуть не целого часа, пока не явилась наконец полиция. Пришлось собрать целую дюжину полицейских, чтоб разгонять их.
— Ну, и что ж, захватили кого-нибудь из негодяев? — спросил Каржоль с видом будто бы негодования.
— Представьте, никого, — все разбежались.
— Это ужасно… Но, по крайней мере, заметили кого-нибудь в лицо?
— Н… не знаю, может быть. Моn Simon нe говорил мне. Он сам ничего не знал, пока не приехал к нему полицмейстер. Ну, тогда, конечно, Simon распорядился а lа minute поставить к обоим воротам полицейские посты, pour la defense, и с тех пор, слава Богу, эти безобразия не повторились более. Но каковы евреи!., а?.. Et voila её quon appele une «угнетенная нация»… Как вам это понравится?!
— Возмутительно! — пожал плечами Каржоль, уверенный, что к монастырю направились именно тe самые жидки, которые осаждали и его квартиру. — Надо бы coute que coute, открыть и арестовать зачинщиков. Вы бы настояли на этом, право, — заботливо посоветовал он. — Это необходимо. Ведь подумайте, после этого и нам, да и никому не безопасно выходить на улицу… Что ж это за безобразие!
«Хорошо, что я в карете!» подумалось ему кстати.
В это время пробило пять часов — урочная пора, когда у губернаторши прекращался eе прием — и поднявшиеся гости стали откланиваться.
— Ну что, как дома? — вполголоса спросил Каржоль Ольгу, по выходе из гостиной.
— Ничего, все уладила, — назаметно обронила она ему мимоходом и проскользнула вперед, к акцизной и контрольной дамам.
Каржоль считал, что для обеспечения Тамары сделано им пока все, что надо, и потому с более легким сердцем отправился домой, забившись в глубь своей кареты. Ему нe хотелось, чтоб его замечали нe столько евреи, сколько просто знакомые. Вообще, лучше бы было, если бы о нем теперь поменьше говорили.
К пяти часам пополудни, оба «ходатая», рабби Ионафан и рабби Абрам, сошлись уже в нотариальной конторе у шамеш-гакагала. К этому сроку все долговые обязательства графа Каржоля были уже собраны. Ни единый человек не дерзнул ослушаться или замедлиться в исполнении постановления катального Совета, — и шамеш оформил переход этих документов в единовладение Бендавида надлежащим нотариальным актом, с которого его помощник спешно снимал теперь копию для ходатаев. Полчаса спустя по их прибытии, копия была готова, тут же засвидетельствована нотариусом и вручена рабби Ионафану, вместе с доверенностью от имени Бендавида. После этого оба ходатая немедленно же отправились к Каржолю.
Граф незадолго до этого вернулся от губернаторши и теперь чувствовал себя много спокойнее, чем два часа назад, потому что, с одной стороны, Ольга, по-видимому, не только не провралась, но еще заслужила одобрение и благоволение губернаторши, а с другой — возвратившийся из монастыря человек доложил, что поручение его сиятельства исполнено в точности, письмо отдано келейнице Наталье им самим, из рук в руки, и она обещала сейчас же передать его кому следует, пускай-де граф не сумлеваются, все, мол, будет сделано в аккурате, и напредки милости просим.
Чувствуя себя довольно благополучно, Каржоль намеревался уже отправиться в клуб обедать, когда все тот же человек доложил ему о приходе Абрама Блудштейна с товарищем.
Абрам Иоселиович был известен графу довольно близко: чрез его посредство граф уже трижды занимал деньги «на перехватку», в ожидании, пока двинется в ход его акционерное «предприятие», и из этих трех раз уже в двух случаях ему приходилось прибегать к доброму содействию все того же обязательного Абрама Иоселиовича. для пересрочивания и переписки своих векселей, причем Абрам Иоселиович всегда являлся самым любезным и предупредительным посредником, а может быть, и заимодавцем, лишь прикрывающимся ролью посредника. Последнее было даже вероятнее, потому что за свои хлопоты он никогда не брал с Каржоля никакого куртажа, уверяя, что оказывает ему эти «маленькие услуги» лишь по знакомству, «из уважения». И Каржоль охотно эксплуатировал «уважение» Абрама Иоселиовича, как и этот последний, в свою очередь, эксплуатировал карман Каржоля, в счет будущих барышей от его «предприятия», а также, отчасти, и его общественное положение, когда являлась надобность интимно «замолвить слово» о чем-нибудь губернатору или кому-либо из прочих тузов губернского мира. Сам Абрам Иоселиович Каржолевскому «предприятию» не верил, но это не мешало ему ссужать его деньгами, так как на каждое «предприятие» всегда находится довольно простаков, готовых ухлопать в него свои сбережения, и Абрам Иоселиович хотя и рисковал, конечно, но все-таки был уверен, что деньги свои вернет с хорошим процентом, если только не упустить для этого надлежащую минуту. А он надеялся, что не упустит.
