И всё это обещал теперь своей пастве отец Михаил. И это же самое обещалось ныне всеми священниками по всему российскому лику.
(А – зачем это мы делаем? – содрогался. – Зачем это нашими устами, священства? Наше ли это усердие?)
И вот если бы где в крестьянской массе могло бы вздыбиться противление – оно тотчас же и угашалось церковно. Вослед тому – молебном об угашении страстей.
Спешите делать, пока день есть… Но – что же мог измыслить, как иначе изъяснить прихожанам отец Михаил? Священно царское отречение… Священно Временное правительство… Да умножатся вам мир и благодать…
В уморасступьи, в придавленном молчании выходил народ из храма.
Пал царь! и Богом освящённый престол его!
Выходили, в праздничной одёжке, – но не растекались по домам. Лишь чуть разошлись по косогору кучками.
За эти последние дни накатила оттепель. Со стрех нарастали и обрывались сосульки. Повсюду рыхлел снег, легко уплотняясь под ногами и полозьями. Пожелтели дороги, и на них запрыгали первые грачи.
День стоял облачный, мягкий.
В кучках толковали.
Многие бабы плакали, и даже навзрыд.
– Ой-оиньки! – завапливали, бунили. – Да как же будет без царя? Да это ж горя будет?
– Без царя нам не прожить…
Домаха была крепкая баба, а тут – в слезах, Елисею:
– Да что ж он так сразу? Да что ж он на помочь не позвал?
Елисей от самого амвонного воззыва глядел с дикой мрачностью. И усудил теперь:
– Рыба с головы тухнет. Царя – господа предали.
Подошёл дед Баюня, с палочкой:
– Когда и рой пчёл без матки не живёт – как же вся Расея будет без царя? Да разве мысленно, чтоб хозяйство шло без хозяина?
Подошёл Яким Рожок, скрюченный в спине. Он – верное слышал:
– Прознали господа, что царь обещал после войны по 7 десятин каждому солдату. А это – 70 миллионов. Им – жаль расстаться. И выехали к нему навстречу – Жучков, Разянка и ещё кей-то – и силком отвергли от трона.
– Обдурели городские, – прогудел Елисей. – Государя императора не хотят! А – кого ж им другого надо? Да ведь конь станет на дыбки и узду выпустишь – так убьёт.
Плакала близко старушка:
– Ужо, Бог даст, он пожалеет нас и возвéрнется.
На всё Божья воля. Поживём – увидим.
– А кто это новое начальство поставил? Ох, не нажить бы с ним беды.
Но и такие пошли толки по кучкам:
– А ведь теперь война должна осотановиться…
– Да неужто солдатушки наши домой воротятся?..
И такое:
– Слышали? Вчера в Волохонщине… Приехал молодой барин, да такой добрый, такой услужливый. И всю землю дочиста мужикам в аренду отдаёт. И за неполную цену. Такого не бывало. Ведь это – к чему-то. Ведь он – там знает…
Потекло, потекло и такое:
– Теперь нам грамоту вышлют насчёт всей помещицкой земли. Разделить по душам, и баста.
– Да! Желаем такое управление, чтобы помещицкую землю раздали.
– А как по части пóдатев теперь будя?
Услыхала Домаха и закорила их сильным воздыхом:
– Э-э-эх, мужики! Не в том одном, буде ли лучше-хуже, не было бы перед Богом неправды. О том судите.
Гуторили. Не расходились.
Как при покойнике.
За это время, от выхода из церкви, церковный регент Васька Еграш прошёл мимо толпы безпечально, в сапожках хромовых. Хоть и правил он церковный хор, а с клиром не сроднялся.
За это время седой представительный барин Владимир Мефодьевич, благодетель села, поставивший тут школу и больницу, – вчера он приехал из города, сегодня был у обедни, теперь, потолковав с отцом Михаилом, медленно перешёл на ту сторону холма, в больницу, там у него и спаленка.
И на школьное крыльцо вышел учитель Скобенников, он же Судроглаз, да по какой-то новой моде – с большой красной увязью на драном пальтишке. И как начали мужики уразумевать – та увязь была теперь как знак новой власти. Кто-то, стало быть, поставил Судроглаза в новую власть.
Теперь он стоял на крыльце, на возвыси, особняком, не сходя сюда к толпе, ни с кем не переговариваясь. И чтой-то подёргивался, потаптывался, как-то ему неймалось.
И тут услышался с верху села, с сампурской дороги – колокольчик. Резво ехали.
Показались. Обшевни, в паре. И сидели в ней тоже двое, под тип мещан. И тоже с красным на грудях.
Спустились сани на мостик – и опять поднимались сюда, по косогору. И пред больницей остановились.
И сошли двое – и хотя в одёжке городской, а перепоясаны они были саблями.
Что это? – ахнули в толпе. Невиданность. Что это, зачем?
Что-то не к добру.
Их-то и ждал учитель – к ним напересек пошёл бодренько. И – махнул им, повёл в больницу.
Что это? что это? Небывалое. Стали перетягиваться мужики да бабы туда, к больнице ближе.
Доглядеть, узнать.
Полтолпы туда перешло. А другие тут – домой расходились.
Стали перед крыльцом больничным и ждали.
Постояли – и вышел Судроглаз на крыльцо.
Да раньше он обиходлив был с мужиками. Да ведь голощап.
А тут взъерехонился как новый барин и шумнул резко:
– Что собрались? Интересуетесь?.. Распоряжением моим, волостного комиссара, попечитель арестован как за непризнание нового режима!
Арестован? Владимир Мефодьевич? – переахнула, перевздохнула толпа.
И замерла в молчании.
Во-он что!..
Не шу-утят…
Да ведь и каждого могут…
Теперь, знать, подастся наверх всякая шабарша.
А близу, по косогору, громко, весело заливались криками ребятишки, играя в снежки. Больно хорошо снег лепился.
(по свободным газетам, 11–12 марта)
ГРОЗНЫЙ ЧАС…
ВРАГ НЕ ДРЕМЛЕТ. Движение на Петроград. Манёвры Гинденбурга.
ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ! Германские полчища решили двинуться к Петрограду. Ещё есть возможность отразить удар, грозящий смертью нашим вольностям. Но если мы упустим последние минуты… за германскими полчищами вернутся свергнутые властители. Они уже втихомолку потирают руки… Объединимся вокруг Временного правительства – это люди энергии, таланта, безупречной честности. Они – представляют всю нацию. БЬЁМ В НАБАТ!
Граждане! Вы боитесь реставрации. Вы с тревогой всматриваетесь в лица: а нет ли тут мечты о возвращении Николая II? Вы осуждаете каждого, чей образ мысли кажется вам недостаточно радикальным. Но смотрите: немецкие реставраторы уже шагают… Змея монархии таится под руинами династии, пока Россия не отбросит немцев.
ВОЕННЫЙ МИНИСТР ГУЧКОВ НА ФРОНТЕ. …Встречен нескончаемым «ура». Благодарил войска за службу и блестящий порядок. Указал на опасность со стороны врага. «Вы обещаете доверять новому правительству?» Солдаты подняли министра на руки и внесли в вагон.
Как нам сообщают из совершенно авторитетного источника, поездка военного министра на фронт тесно связана с подготовкой противником наступления на столицу. Прежние министры, кажется, ни разу не удосужились побывать на фронте. Гучков, народный руководитель военного ведомства, человек громадной энергии, подробно ознакомится с обстановкой на месте.
О налогах. Несмотря на революционные обстоятельства или именно благодаря им, правительство призывает нас к аккуратной уплате податей и налогов… Русский подоходный налог – самый справедливый и демократический изо всех налогов. Долг граждан – возможно скорей подать заявления о своих доходах.
ВЕЗУТ ХЛЕБ. Крестьяне, охваченные общим восторгом и проникнутые сознанием…
…Невероятные слухи об изменении состояния нашего фронта совершенно не подтверждаются. Армия – в полной готовности дать отпор врагу.
…Достаточно ли понимают большевики ответственность демократии? «Правда», вооружившись марксистским учебником, с апломбом гимназистов младших классов палит по Временному Правительству. Впрочем, милые гимназисты от демократии не так страшны: их передовая призывает обучать солдат хоровому пению «Интернационала». Но эти безответственные призывы «долой войну»? Интересно знать, как смотрит Совет Рабочих Депутатов?..
«Правда» выступает со статьями, вызывающими негодование… Европа достаточно видела этих эмиссаров кайзеровского пролетариата, Зюдекумов, Парвусов, Раковских, слышала их коварные уговоры оставить свои отечества без защиты, когда Германия куёт новые мечи.
(«Русская воля»)
…Диким кажется стремление каких-то анонимных старателей посеять рознь между солдатом и офицером. Это – работа на Вильгельма.
…Смертная казнь отменяется безусловно и навсегда! Наверное, ни в одной стране так, как в России, нравственный протест против этого худшего вида убийства не достигал…
Волнение уголовных в Таганской тюрьме… Их волнует весть об освобождении политических. Потребовали представителей министерства юстиции, иначе будут убивать надзирателей. Служащие тюрьмы жили этот день как на вулкане.
