Мэйбл размазывала холодные липкие румяна по моим щекам и губам. Дыхание у меня перехватило, сердце заколотилось, комната вокруг поплыла. Мэйбл зажала мне рот рукой, пока я брыкалась и дергалась, постепенно слабея. Я не смогу победить. Я не такая, как Луэлла. Я слабая и тонкая, как тычинки из учебника ботаники. Девицы сорвут меня, как листок.
На этот раз комната не осветилась и не растворилась медленно и мирно, как во время прошлого приступа, когда я лежала на кровати. За мной пришла жуткая смерть: черная петля затянулась вокруг шеи, я закашлялась и стала падать куда-то с ужасной скоростью. Мимо меня, как карты из рассыпавшейся колоды, проносились образы: папины пальцы на моем запястье, коса Луэллы на подушке, кукла с тусклыми желтыми кудрями, клавиши пианино, удар линейкой по пальцам, баночка кольдкрема, пролившегося на пол, белизна маминых шрамов.
Задыхаясь и хватая ртом воздух, я прорывалась назад сквозь густую темноту, рвалась из пустоты, пока снова не увидела потолочные балки, оконную раму и угол стены. Гул в ушах уступил место звону, и я увидела лицо сестры Гертруды.
Ее губы зашевелились, и я услышала:
— И давно это с ней?
Ответить я не смогла.
Стены вернулись на место, и я села, чувствуя себя так, будто меня засосало в туннель и выплюнуло с другой стороны. В комнате было тихо, только дождь барабанил по стеклу. Сестра Гертруда стояла, держа на ладони баночку румян, чепец и платок топорщились вокруг ее злого круглого лица. Мэйбл и Эдна лежали в постелях, глядя в потолок невинными скучающими глазами.
— Ты полагаешь, что можешь притворяться спящей, когда у тебя раскрашено лицо? Вероятно, девицы забыли предупредить тебя о том, что я проверяю каждую из вас, прежде чем погашу свет. Или, может быть, — она покачалась на каблуках, — им не было дела до того, что тебя поймают. Пойдем.
Я встала, ноги у меня дрожали. Я надела ботинки и вместе с сестрой Гертрудой вышла из дортуара в маленькую комнатку, где сестра Мария стояла на плетеном коврике перед камином — маленькая фигурка в черном, как понятая.
Сестра Гертруда со стуком опустила баночку румян на круглый столик, стоящий между двумя каминными креслами. Эта комната казалась вполне обжитой: книжные полки, безделушки, статуэтка Девы Марии на каминной полке, ручка и бумага на письменном столе.
— Смой это. Все! — Она указала на умывальник в углу комнаты.
Я совсем забыла о румянах на лице.
Закрыв глаза, чтобы стереть краску, я представила себя дома: пахнет фиалковым мылом, потрескивает огонь, и Неала велит мне умыться. Это длилось меньше минуты, но когда я закончила и передо мной предстали чужие строгие лица монахинь, я почувствовала себя растерянной.
Взяв меня за подбородок, сестра Гертруда с силой провела пальцем по моим губам. Я вспомнила, как мама смотрела мне в лицо, спрашивая о Луэлле, и как я вырвалась. Нужно было все ей рассказать.
Убедившись, что ни следа порока не осталось на пальце, сестра Гертруда сложила руки на пышной груди и сказала:
— Я не разглядела в тебе смутьянку, когда ты появилась здесь утром, но, кажется, я ошиблась. — Каждый слог она словно катала на языке. — Я не терплю подобного поведения! Которая из девиц прельстила тебя этим?
Я мало разбиралась в правилах здешнего общества, но сразу поняла, что признание станет самоубийством. Любое наказание, придуманное сестрой Гертрудой, не сравнится с местью девочек.
— Румяна лежали в кармане юбки с самого утра. — Этой поспешной лжи могла бы позавидовать даже Луэлла.
— Что заставило тебя достать их перед сном? Ты хотела покрасоваться перед девицами?
Я прикусила губу и ничего не ответила.
Сестра Гертруда неодобрительно покачала головой.
— Сестра Мария! — рявкнула она.
Та ожила, скользнула к окну и достала что-то из ящика.
— Повернись, — велела сестра Гертруда.
Я повернулась к окну. Решеток здесь не было, и по маленьким квадратикам стекла стекали капли дождя. У меня сжался желудок. Меня хотят высечь? Со мной этого не случалось никогда в жизни. Некоторые девочки в школе рассказывали о порке, но мой отец никогда подобного не сделал бы.
Не успев понять, что происходит, я почувствовала, как мне пригибают голову, и услышала резкий скрежет. Я обернулась. Моя коса повисла в руке сестры Гертруды, как мертвый зверек. Я схватилась за затылок, будто осталась без куска черепа, а монахиня выбросила мои волосы в мусорную корзинку и вернула ножницы в ящик.
Она благодушно посмотрела на меня: справедливое наказание полностью ее удовлетворило.
— «Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Мое над тобою». — Она улыбнулась. — Наказание может показаться суровым, милая, но я уверяю тебя, избавление от тщеславия — первый шаг к спасению. Проси прощения за свой грех, и Господь будет милостив к тебе. Волосы отрастут снова. Я верю, что к тому времени ты укрепишься в добродетели и более не поддашься искушению. — Она посмотрела на меня так, словно воспитание всего женского племени было отдано нам на откуп, будто мы совместно придумали этот благочестивый план.
Я снова вспомнила Луэллу.
— Мне не за что просить прощения. Я не должна здесь быть. Мой отец — Эмори Тилдон. Телефонируйте ему. Я хочу с ним поговорить. Если он узнает, где я, то сразу приедет за мной. — Я заговорила голосом сестры, вытянулась во весь рост, подняла подбородок. Я никогда никому так не возражала.
Негодование прорезало морщинами лоб сестры Гертруды, губы плотно сжались, круглое лицо окаменело. Монахиня ошиблась: я оказалась не такой внушаемой, как она решила.
— Мы не терпим лжецов. Ты хочешь провести свою первую ночь здесь, в подвале?
Она схватила меня за плечо и вывела из комнаты. Кончики пальцев впивались в мою кожу. Задержавшись у дверей дортуара, сестра Гертруда дернула меня за обкромсанную прядь.
— Оставить тебя с этим — милосердие, — тихо произнесла она. — Еще одна ложь — и я
