себе? Ты не отличишь.
У Кольгримы явно улучшилось настроение. Она ходила с ужимками по комнате, поглядывала то в зеркало, то в окно.
– Наверняка задумался! – Потерла тетушка ладошки. – Вовремя ты ему показала папку, вовремя, тесто подошло! Давай начинай писать! Время не ждет!
– Это ты лихо, тетушка, про тесто! Вы с ним, похоже, вместе заквасили его!
Уже за полночь Елена нашла Модильяни в сквере возле боен Вожирар. Художник спал на земле, обхватив голову руками и поджав ноги, даже не на скамейке, а за ней, видимо, специально, чтобы не оказаться под ногами случайных прохожих. А может, просто там свалил коварный Вакх. Девушка присела на корточки возле спящего и осторожно коснулась его плеча. Моди вздрогнул, глянул на нее, поднялся. Пошатываясь, прошел мимо Елены и плюхнулся на скамейку. Он пробовал зевнуть, но у него это никак не получалось. Закашлялся. Кашлял долго и натужно.
– Зачем ты ходишь за мной? – наконец произнес Моди. Его всего сотрясала дрожь.
– Я не хожу. Являюсь.
– Издалека?
– Издалека.
– Понятно. Оттуда, – Модильяни махнул рукой перед собой. – Или оттуда, – махнул назад. – Всё равно. Далеко.
– Мне не всё равно, что ты лежишь тут и дрожишь, как…
– Ну, говори, как дрожу. Как собака?! – яростно спросил Амедео. Он взмахнул рукой, намереваясь ударить девушку, но промазал и ударил по скамейке.
– Какая-то чертовщина! – пробормотал художник. – Тебя, что ли, нет?
– Тебе видней, – ответила Елена. – Мне всё равно как ты дрожишь.
– Да? – удивился художник. – Тебе всё равно? А почему?
– По кочану! – рассмеялась Елена. – Пойдем выпьем кофе.
– Лучше абсент.
Шли молча. Модильяни вдруг схватил Елену за руку и, глядя ей в глаза, спросил:
– ОНА там?
– Там. Тебе туда не попасть. Да отпусти ты! Больно.
– Не попасть, – пробормотал Моди. – Я давно уже понял, что вы, женщины, из того мира, где… она.
– Да, мы все оттуда, – твердо заявила Елена. – И тебе туда не попасть. Ни в дурмане, ни во сне, ни наяву. – Она уже точно знала, что сейчас приведет несчастного алкаша в кафе и расстанется с ним навсегда. Сам виноват в том, что всеми брошен, прогнан, высмеян! И неожиданно для себя произнесла:
– Там скоро будут снимать фильм о тебе. Хотел бы увидеть, как это делается?
– Что? Не понял? Какой фильм? А зачем это мне?
Вошли в «Ротонду». Навстречу им направилась женщина. Оттолкнув Елену локтем, она обняла Модильяни, а потом стала трясти и кричать:
– Сколько ты еще будешь мучать меня?!
Амедео отмахнулся от нее, как от мухи, и криво улыбнулся:
– Еще немного. Потерпи. Лучше спроси у нее. – Он кивнул на Елену. – Она точно знает, сколько еще. И вообще, это ОНА… Кажется…
Елена выбежала из кафе. «Всё, всё, навсегда! Больше ни за что!» Ей казалось, что на этот раз она покидает сволочной мир примитивизма, абстракции и экспрессионизма, прокопченный сладкой похотью и горькой полынью, окончательно и бесповоротно. Хотя такое было уже, было – она хорошо помнила об этом, так сколько же раз это должно повториться?! Не пройдя и десяти шагов, она зацепилась за вывороченный булыжник и со всего маха растянулась на земле. «И куда я так спешу? – мелькнула у нее в голове мысль. – В другой, такой же сволочной, но мой модернистский мир?»
Фильм снят. Брависсимо! Что дальше? Будни…
В обеденный перерыв режиссер любил посидеть в уголке кафе на своем месте (оно было закреплено за ним «навечно») и, закрыв глаза, подумать в тишине. В эти минуты никто не решался потревожить его. Мэтр напоминал дремлющего льва, спокойного за свой прайд. Неторопливо он сам себе задавал вопросы. «Что осталось? Пара сцен, редактура, дерготня. А что потом? «Пир во время чумы»?..»
В кафе заглянула Елена. Увидела режиссера. Их общение на площадке было скупее, чем хотелось, зажатое в реплики наставника, его ассистента, оператора, в команды «Приготовились!.. Мотор!.. Камера!.. Начали!..», в холодную суету за спиной и жгучие взгляды, которые чувствуешь то ли затылком, то ли лопатками. Пообщаться не на репетиции, а в непринужденной обстановке удавалось редко – из-за занятости мастера. Поколебавшись, она неслышно подошла к наставнику, встала напротив. Тот, не открывая глаз, произнес:
– Как настроение?
– Простите, я…
– Не извиняйся. – Режиссер потер глаза. – Садись. Давно хотел сказать. Я рад, что мне удалось установить в труппе порядок. Гусары не в счет. То, что тебя не съели, это чудо.
– Я несъедобная, – сказала Лена.
– Теперь ты им не по зубам.
– Не думала никогда, что столько завистников среди опытных актеров, – неожиданно для себя разоткровенничалась Елена.
– Да? Любопытное наблюдение! К сведению: среди опытных актеров завистников как раз и больше. Это им опыт подсказывает. Ладно. Бог с ними! Тебе осталась практически одна сцена. Но очень важная! Ты в ней уже не отроковица, как при первой встрече с Онегиным. Но именно в этой сцене ты должна быть и великосветской дамой, и тринадцатилетней девчушкой! Как услышишь «Мотор!», совмести в себе эти два пласта времени, а про себя повторяй: «На свете счастья нет, а есть покой и воля. На свете счастья нет, а есть покой и воля…»
Режиссер с искорками в глазах глянул на актрису:
– Что? Быстро время прошло?
– Да, – вздохнула девушка, – быстро. Жаль…
– Не жалей. Картина будет представлена на Международном кинофестивале. Нет, не в Каннах, там другие любимцы. В Азии. «Да, азиаты мы…» Кстати, в Азии зрителей раза в три больше, чем в Европе и Северной Америке… К моему юбилею намечена еще ретроспектива моих фильмов. Короче, у нас с тобой будут призы. – Режиссер вдруг засмеялся: – Вчера услышал. В сочинении школьник написал: «В образе Татьяны Пушкин отобразил всю полноту русской женщины». Вот, а мы с тобой в фильме показали – поскольку в тебе полноты пока не наблюдается – одну лишь красоту. Разве можно красоту оставить без наград?
Потом режиссер замолк, закрыл глаза и словно забыл о присутствии Елены. Она уже хотела потихонечку уйти, но он вдруг спросил:
– Сценарий пишешь?
– Пишу. Написала практически.
– С собой? Покажи.
Елена достала из пакета папку, вынула распечатанные листы сценария.
– «Проклятый Моди». Неплохо. Оставь, почитаю. С папкой вместе. Рисунки хочу посмотреть. Сходи, прическу поправь.
Елена впервые рассталась с папкой. Она поднялась, помялась, не решаясь сказать, чтобы наставник случайно не забыл папку на столе.
– Да не переживай! – улыбнулся режиссер. – Папку из рук не выпущу. Не стоит переживать по пустякам. Верещагинский «Апофеоз войны» помнишь? Гора черепов, бездна переживаний… Возле угольных шахт много пирамид отработанной пустой породы. Человечеству нужно лишь то, что горит. А
