уже было готово: мне предлагалось или отправиться в отставку немедленно, или проработать наступающую неделю – при условии, что следующие отзывы будут соответствовать штатной клинической картине.
Они и соответствовали. Я доработал, ничего не испортил, никого не подвел, а наоборот, помог Чжоу досрочно размотать совсем вычурный затык с доставкой ферментированной закваски в зону камчатских гейзеров. Сегодня закваска, разлитая по полевым чанам, уже начала бродить. Было немножко жалко, что я не поучаствую в организации мармеладного салюта, ради которого все это и затевалось. Ну да ладно, через десяток лет стану достаточно взрослым и глупым, чтобы самому заказать еще более глупую веселуху на краю земли, вроде прыжков в стратосферу на гигантских вафлях, которые надо пожирать во время полета, или раскрашивание айсберга по вертикальному контуру без скало- и водолазного оборудования. И буду наслаждаться веселухой уже не как организатор, а как потребитель. Это, конечно, не так интересно, но росликам обычно нравится. Значит, и мне понравится.
Тоска-то какая, а?
От такой только служба отвлекает. Как же я без службы-то? Как я уже завтра-то?
Но пока она есть, будем отвлекаться, решил я, мысленно попросил Лекана пустить меня на поляну и принялся в ручном режиме проверять зачистку хранилищ от следов утреннего дебоша. И не зря: оказывается, на плантацию разовых дронов вместо биоэлементов питания сгрузили жидкоугольные, которых не дождался тигельный участок пятого бурмаша. Разматывание клубка заняло два часа, в течение которых я был совершенно счастлив. Быть может, последний раз в жизни. То есть с завтрашнего дня я, не исключаю, начну ликовать и радоваться, прерываясь только на закусь и заигрывания, но это же будет не работа, а так, броуновское движение молекулы веселящего самого себя газа.
«Аз», – мелькнуло в голове.
Я отдал последние распоряжения и оглянулся. Марго сгорбилась на краешке соседнего кресла, локти в колени, плечи выше ушей. Вернулась совершенно измочаленной, даже вслух говорить сил не осталось.
– Дура, живо спать, – скомандовал я.
«Проводить», – подумала она мне, сопроводив мысль образом красивого вихря слезинок. Я присел рядом с ней и обнял за плечи. Она уткнулась макушкой мне в висок, подышала, развернулась и обняла как следует, крепко.
Схема шелохнулась, да я и сам почувствовал волнение там, где не положено. До завтра, по крайней мере, не положено.
Половая жизнь нам не запрещалась, но отвлекала от работы. Поэтому даже мысли о ней считались стыдобой. Смысл-то отнимать у себя часы и дни настоящего существования ради того, чем придется заниматься весь остаток жизни.
Ну, если с Марго, я не против, подумал я нахально. Надо будет найти, когда и ее в рослики вышибут.
Интересно, многие сотрудники находят друг друга после службы? Нам про это знать не полагалось, а родители особо не рассказывали. Мои, например, вообще ничего и никогда про службу не рассказывали, как будто толком и не служили. Вроде. Но я мог и не помнить. Такие вещи относились к прошлому и личному, к той части активной памяти, которая архивировалась на время службы. Иногда, говорят, Схема распознавала детские воспоминания как существенную часть личности, отвечающей за рабочие навыки и умения, поэтому некоторые так и служили, помня кучу всякого про детство, маму с папой и прочие колыбельные погремушки. Тяжко им приходилось.
Мне повезло. Я вообще ничего не помнил, а за эту неделю из архива – ну, наверное, откуда еще-то – выплыли только платье мамы, синее в горошек, переливчатый звон и карамельный запах, кажется, сладкой ваты, распознаваемый почему-то как самое вкусное и волшебное чудо на свете, да засыпаемая сухой глиной ямка.
В ямке была непромокаемая коробка с игрушкой, вот. Не просто с игрушкой, а с солдатиком, стойким и добрым. Он не стреляет и не нападает, а защищает и делает всех лучше. «Смотри, это ты, – сказала мама. – Видишь, глазки такие же, как у тебя, ручки и прическа даже. Очень похож. Ты его спрячешь и уйдешь на службу, а он будет тебя ждать, а потом встретит. Это будет его работа».
Голос у мамы был, оказывается, низким и красивым. Кажется, это называется «грудной».
– Я тебя найду, – пообещала Марго и взъерошила мне волосы.
– Вы все так говорите, – сказал я зачем-то и зачем-то же засмеялся. Наверное, это тоже шутка из младенчества, всплывшая в памяти вместе с правилом смеяться, когда говоришь. Теперь все всплывало, как это самое – нет-нет, эту шутку я вспоминать не собираюсь.
– Народ, – сказала Марго вслух и с усилием встала. Я поспешно вскочил, помогая, да так и замер рядом, неловко улыбаясь и приобнимая ее. – Прощаемся.
Лекан, виновато улыбаясь, поднес мне отвальную – стопку с лимонадиком, завершающим нейронное отключение от кольца Службы.
Я отсалютовал народу стопкой и сказал:
– Это ваша работа.
И хряпнул.
И мы распрощались навсегда.
Меня зовут Аз, моя жизнь кончилась, потому что кончилась служба – а значит, я сдох.
Ну или просто уснул. Сон – это ведь временная смерть. Многовато смертей на одну жизнь, если подумать. Но мне думать не надо, я сплю. Это хорошо.
Плохо, что я заспал всю дорогу домой. То есть не плохо, а странно и неправильно, что ли. Ну правда, надо было почти восемь лет следить за всем, что движется, и твердо знать: куда, откуда, для чего, чтобы теперь лежать в летке, как мешок с обогащенным торфом, совершенно не заботясь о том, куда меня везут и каким маршрутом.
Я правда не знал куда. Никогда не вспоминал, где я был восемь лет назад и что делал, не подсматривал это в Схеме и тем более не проверял, что и как там теперь. Любые воспоминания и рассуждения об истории человечества чреваты критическими сравнениями эпох, народов, языков, территорий и чего угодно еще. Поэтому на службе обращение к истории запрещено. Это правило так въелось в меня и в каждого сослуживца, что мы запретили себе даже дергаться в сторону нашей частной истории. Потом вспомним, узнаем и услышим от радостных родителей, во всех подробностях, тысячи раз, вне зависимости от нашего желания. Так чего спешить-то.
В голове была гулкая пустота. Страшно не хватало не только рабочих дел и переговоров, но и просто фоновых шевелений колец, ощущения прислоненности к Службе, включенности в Схему. В мир. Надо поскорее импланты поставить, чтобы не рехнуться. А может, привыкну. К любой тоске привыкают.
Проснулся я через три часа после посадки. Летка мигала надписью «Пожалуйста, освободите салон для следующего пассажира» и вообще не скрывала беспокойства и желания завершить выполненный заказ, но в
