телефон? Был ли это звонок от Брэндона? Я стала нашаривать телефон: вокруг подушки, под подушкой, между матрасом и рамой кровати. Но, ясное дело, у меня больше не было телефона. Вместо этого я нашла свою розу. Она была практически обезглавлена и лишилась почти всех лепестков. «Смайлик – разбитое-сердце, – подумала я. – Смайлик-роза». У меня было слишком сильное похмелье, чтобы думать словами. Я чувствовала себя канализационной трубой или чем-то типа того. Как смайлик-какашка, но даже без этих милых глазок, то есть просто как дерьмо. Почему-то кончики пальцев у меня были ярко-розовыми.
С кровати напротив моей свесилась чья-то голова – Пейтон. Ее каштановые волосы были стянуты на макушке в маленький узел, который яростно подпрыгивал, словно злясь из-за нее. Она спросила:
– Динамики? Какого хрена? Это что, Северная Корея? «Тысяча девятьсот восемьдесят четыре»? Долбаный Стэнфордский тюремный эксперимент [22]?
С нижнего уровня ее койки отозвалась Бри:
– Я даже не знаю этих шоу.
Бри по-прежнему была одета в кигуруми в виде зеленого дракона, которое нацепила еще вчера вечером. Это была фишка для того, чтобы выделиться, завлечь подписчиков или типа того. Капюшон свалился с ее головы, «молния» спереди расстегнулась, и одна огромная голая грудь свисала наружу, розовая, как вымя. Набитый поролоном драконий хвост с шипами расплющился о стену.
Бри сказала:
– Вчера вечером я просто горела, но сегодня утром я настоящий дракон. – Девушки под одеялами заворочались и застонали. – Ясно?
Пейтон ответила:
– Нам все ясно. Нам все было ясно еще вчера вечером. Нам. Все. Совершенно. Ясно, мать твою!
– Я тебя прямо убиваю? – спросила Бри.
Пейтон скрипнула зубами. Я попыталась приладить головку своей розы обратно на стебель, как будто они могли магическим образом соединиться обратно, но ничего не получилось. Эшли И сидела в чемодане и держала в руке огромную розовую акриловую серьгу в виде сердечка.
– Где та девушка… кажется, Анжела? Я нашла ее сережку.
– Она уехала, – мрачно ответил кто-то, и Эшли И перекрестилась.
Пейтон продолжала спрашивать:
– Это что, долбаный роман Агаты Кристи? Аргентина восьмидесятых?
Тут влезла Бри:
– Кто такая Аргентина? Это ее играла в каком-то кино Мадонна?
– Ты имеешь в виду «Эвиту», – отозвалась Пейтон.
– А кто из них Эвита? – спросила Бри, озираясь по сторонам.
Пейтон фыркнула:
– Я больше не могу!
Из динамиков объявили:
– Сегодня будет жарко. Дресс-код: верх от бикини и шорты.
– Это хуже, чем я думала, – сказала Пейтон. – Это долбаный круиз от компании «Карнивал» [23].
– Я люблю круизы! – взвизгнула Бри.
Селони, худая, с острыми локтями, стояла у окна и крутила в пальцах красную розу.
– Некоторые из нас воспринимают это всерьез, верно?
Я кивнула, и глаза у Селони стали колючими.
– Ты? Вчера ночью ты упилась в полный хлам.
Я пожала плечами и понюхала остатки своей розы. Она не пахла ничем.
– При выведении этого сорта запах убрали, – объяснила Пейтон. – Осталась только мощная вонь символизма. – Она говорила все это так, будто щурила при этом глаза, но ее глаза не были прищурены. Они были большими и яркими, как будто она вбирала все вокруг – наверное, потому и стала такой всезнайкой. Розовая роза была аккуратно закреплена между ее матрасом и рамой кровати.
Я посмотрела на бледную полоску кожи на своем запястье и спросила:
– Сколько сейчас времени?
– Не знаю, – отозвалась Селони, продолжая смотреть в окно. – Утро?
Эшли И, сидящая в хаосе на полу, воскликнула:
– Она красная! Она красная, она красная!
Она баюкала свою розу, словно младенца. Лепестки напоминали бархат, а стебель был густо-зеленым и длинным. Я почувствовала укол ревности.
Пейтон, с ее орлиными глазами, заметила это и протянула:
– Не волнуйся, Эшли Е-е-е, ты получила свою первая.
Я рылась в памяти, пытаясь вспомнить подробности прошлого вечера. В основном мне вспоминалось ожидание, вино и всхлипы. Девушка в кружевном вечернем платье и тиаре прыгает в бассейн. Та же девушка, капая водой и держа в зубах белую розу, пытается тащить свой огромный чемодан вниз по дорожке, отворачиваясь от камер. Хана ведет меня, визуализирует вместе со мной, я тереблю лепестки розы, чтобы сосредоточить мысли – так же, как теребила край простыни в отеле. Хана задает мне вопросы: «Что ты думаешь о Брэндоне? Что ты почувствовала, когда Анжелу отправили домой? Что ты думаешь о Пейтон? Что ты думаешь об Эшли И? Что ты думаешь о том, что Эшли И и Брэндон уже провели двадцать минут наедине в павильоне?» Наконец по сценарию наступает моя очередь пройти в павильон. Ночного неба не видно из-за прожекторов, словно на съемочной площадке или во время похищения инопланетянами.
Брэндон ведет пальцем вдоль края выреза моего платья. Смеется, как дельфин, высоко и игриво.
Когда мы целуемся, он кладет ладонь мне на затылок. Губы у него мягкие, у них вкус арахисового масла и виски.
Когда мы перестаем целоваться, он просто смотрит на меня. Никто раньше не целовал меня, чтобы потом остановиться и просто на меня смотреть. Обычно они были очень заняты тем, что пытались понять, как расстегнуть мой лифчик.
– Ты, – сказал он и нажал пальцем на мой нос. Другая его рука по-прежнему лежала у меня на затылке. – Ты, ты, ты, – повторял он, нажимая.
Потом съемочная бригада снова разлучила нас.
…По словам Пейтон, этот особняк напоминал смесь отеля «Олив гарден» и магазина мебели «Поттери барн». Я сказала, что он похож на женское общежитие каменного века – никакой электроники, зато открытый доступ к бару. Нам было скучно. Мы осваивали плетение кос «рыбий хвост», пели без музыки, разрабатывали руки, используя вместо гантелей винные бутылки, играли в «не касайся пола». Я добралась до верха лестницы на двух диванных подушках и, стоя на них, крикнула вниз:
– Долго мы еще будем этим заниматься?
– Мы все закончили примерно час назад, – отозвалась от подножия лестницы Пейтон.
– Откуда ты знаешь? – спросила я. – У тебя есть часы?
– Боже, – сказала Пейтон. – Просто спускайся вниз. Ногами, если что.
Спустя некоторое время, совсем короткое, особняк стал казаться нам слишком маленьким для особняка. Мы слонялись вдоль ограждений, сделанных из полицейской ленты, и гадали, что может находиться дальше, что будет, если мы проникнем на запретную территорию, хотя не смели даже попытаться. Повсюду были камеры: в углах, на полках, внутри ящиков. Операторы бродили повсюду, словно призраки. Мы отмеряли время порциями коктейля и отметками, сделанными на зеркале в ванной моей красной помадой – так мы отсчитывали дни.
Мы достали все наши лаки для ногтей, покрасили ногти, пронаблюдали, как медленно затвердевает мягкий блеск. Потом счистили лак и начали все
