- Ты его совсем-то не задави, - посоветовал капитан и ушел к себе.
Вечером отец вполголоса окликнул из прихожей Ленору.
Он стоял перед зеркалом с фуражкой в руке, собираясь уходить, и упрямо смотрел на полку под зеркалом.
- Тут лежал гребешок, - сказал он так ровно, как можно сказать: "Вот и дождь перестал".
- Да! - отчаянно быстро кивнула Ленора. - Голубой!
- Ну?
- Это мамин гребешок! - И, вздернув голову, собрав все силы, приготовилась встретить его взгляд, когда он обернется, но он сказал что-то вроде "да" или "угу", надел фуражку и ушел, а у нее так колотилось сердце, что она не слыхала даже, как захлопнулась за ним дверь.
И опять по вечерам они ложились в своих комнатах рядом, через тонкую перегородку, и Петр Петрович курил и смотрел в потолок, а дети спали, шептались или рассказывали сказки.
Перегородка между их комнатами, как во всех новеньких домиках, была какая-то экспериментальная, и сквозь нее все слышно было лучше, чем через простую фанерную: щелканье выключателя, шепот и не только чирканье спички о коробок, но даже и то, зажегся ли огонек или спичка фукнула и погасла.
Обыкновенных сказок теперь Хоботку невозможно было рассказывать: все стали ему казаться зловещими или печальными. Не только такие, где выбрасывают старую елку.
Он начинал грустить, даже когда со свиной кожи позолота вся стиралась! Стерпеть не мог, чтоб стойкий оловянный солдатик угодил в печку!
И теперь в темноте по вечерам в тихом доме, разделенном надвое перегородкой, Ленора плела ему, неясно припоминая, старые сказки, которые совсем молоденькая мама, сама припоминая, плела своей маленькой, первенькой - Леноре.
Странные сказки... Капитан Петр Петрович иногда даже курить переставал, прислушиваясь через перегородку.
- В дремучем, громадном лесу жила Баба-яга Костяная нога, - начинал таинственно-приглушенный голосок Леноры.
- А не очень злая?.. Ну, не очень? - тревожно осведомлялся Хоботок.
- Ого! Злющая!.. А посреди леса стояла хижина, и там жил Лесоруб. Он заготовлял дрова. И когда наступали лютые морозы, жители селения топили печки в своих хижинах и грелись, а Баба-яга видела огоньки в их окошечках, и ее просто наизнанку выворачивало с досады. У нее даже живот болел от злости, так ей было досадно, что жители не замерзают да еще радуются, и во всем был виноват этот Лесоруб! И вот однажды она созвала пятерых самых своих пронырливых чертенят и велела им выжить Лесоруба из лесу.
Ну, чертенята - пожалуйста! Побежали, стали изводить и выживать Лесоруба. То в котелок с кашей ему подсунут дохлую жабу, то заберутся на крышу, сядут на трубу да и заткнут ему дымоход, то напустят полную хижину светлячков, так что ночью станет светло как днем, и заснуть невозможно, то соберут со всего леса филинов с самыми противными голосами, и те ночью ухают, рыдают и мяукают у него над головой, то подберутся ночью и раздавят у него на носу табачный гриб...
Лесоруб не спал, не ел, ругал чертенят, похудел и уже стал спотыкаться, когда шел с работы, но стоило ему подумать, как зимой все жители с ребятишками перемерзнут без его дров, он опять поднимался, брал топор и тащился на работу.
Вызывает Баба-яга к себе чертенят, спрашивает:
"Замучили Лесоруба?"
"Замучили! Слабый стал - идет, за елки носом зацепляется, ночами не спит, худой как червяк!"
"А все-таки лес рубит?"
"Рубит..." - хнычут чертенята.
"Марш отсюда! На глаза мне не смейте казаться, пока его вовсе не домучаете, чтоб из лесу сбежал да не оглядывался..."
А в лесу уже снегу - навалом!.. - страшным голосом проговорила Ленора и примолкла, задумавшись, сама глядя на снежные крыши в ночном окне. Вечерние дымы тревожно спешили в небо, где убегала, пропадая и выскальзывая из туч, раскаленная морозами полная луна, и стояли покрытые инеем косматые, как будто одичавшие, ночные деревья.
Хоботок капризно захныкал, и она спохватилась:
- Ну, снегу! Мороз трещит! Белки давно шкурки сменили. Зайчата, лисички - все в теплую шерстку оделись, одни чертенята по лесу ползают, шершавые, облезлые, и домой к Бабе-яге им нельзя никак: боятся!
И вот однажды ночью Лесоруб вдруг слышит: вроде котята! Что такое? Зима лютая, мороз, откуда котята? Выглянул: на снегу, у стенки его избы, мороженые чертенята.
"А-а, миленькие! - говорит Лесоруб. - Это вы мне все лето пакостничали?"
А они уже говорить не могут: одеревенели. Только один помаргивает: дескать, мы самые. Сознается.
"Ах вы, поганое отродье! - говорит Лесоруб. - Так вам и надо!" И все-таки ему их жалко стало. Черти, а малыши все-таки! Подхватил он их, как крольчат: кого за уши, кого за хвост, - и отнес четверых в хижину.
"Все тут?"
Они показывают, что нет: один, самый хиленький, в сугробе остался, не дополз.
Он и его подобрал, от снега отряхнул, к остальным на печку сунул.
Отогрелись чертенята, оживели, стали чего-то перешептываться, хихикать.
"Ну что ж? - говорит Лесоруб. - Оживете, опять безобразничать начнете?"
Те пошептались и отвечают:
"Этого мы еще не знаем. Вот думаем... А если мы тебя еще год будем выживать из лесу, уйдешь?"
"Нет, не уйду, хоть лопните..."
Так они в избе на зиму остались. Пришла весна. Баба-яга села в ступу, поехала проверять свои владения. Слышит издали: стук-стук, - рубит Лесоруб лес!.. Ах ты, чтоб тебе! А чертенята... Смотрит Баба-яга: один сидит, в котелке кашу веточкой помешивает, другой хворост тащит, двое ежом сковородку надраивают, чистят, а пятый на завалинке сидит, на балалайке играет!
- Это который хиленький был! - требовательно объявил Хоботок.
- Правильно! - сказала Ленора. - Он! Баба-яга со злости взвилась, помчалась, на шоссе выскочила да под самосвал и попала. Тут ей вместе с ее ступой и капут, и сказке конец!.. А теперь - спим!
"Что за сказки дикие у них!" - думал капитан Петр Петрович, все стараясь разобраться, хорошо это или очень даже вредно - все, что там происходит.
Утром, застегивая шинель, все-таки спросил:
- Что это еще за сказка?
С фальшивой, ледяной вежливостью Ленора подняла брови. С неискренней готовностью понять и разобраться слегка наклонила голову.
- Я не поняла. Сказка? Какая?
- Где мерзлые черти на балалайке играть учатся.
- А-а!.. Это просто так, детская сказка. Я маленьким рассказываю. Мамина сказка, когда я маленькая была, она для меня выдумывала.
- Ясно, - сказал капитан. - А ничего, вы одни останетесь в доме? Мне в рейс идти.
Ленора удивленно пожала плечами.
- Мы?.. Смешно. В первый раз?.. Конечно, я справлюсь. Если понадобится, к Бычковой жене забегу. Только ничего не понадобится.
- Алферов вернется скоро, - сказал Петр Петрович.
- Конечно, и Алферов. Да не понадобится ничего!
Капитан Петр Петрович ушел в свой рейс, на дворе потеплело, улицы становились все мягче от нового снега, который шел не сверху, а медленно плыл откуда-то со стороны моря, и мохнатые снежинки далеко пролетали над крышами, между деревьев и столбов, прежде чем тихонько присесть к кому-нибудь на шапку или на мягкий слой прилетевших раньше снежинок.
...Хоботок видел, как к дому подъехал грузовик, из которого выскочил человек и пошел во двор, то вглядываясь на ходу в бумажку, то всматриваясь в дом; опять в бумажку и опять в дом, точно решая, похоже ли он нарисован на бумажке.
Хоботок бросил в сугробе санки, обогнал человека на крыльце и, прислонившись спиной к двери, стал дубасить в нее каблуком, чтоб поскорей подозвать Ленору.
Ленора открыла дверь, прочла бумажку недоверчиво два раза, пожала плечами и нехотя согласилась, что адрес правильный.
Оказывается, к ним привезли мебель. Петька опять пошел доставать молоток и отвертку, чтоб отбить шпингалеты кухонной двери, и три здоровенных мужика, отпихнув сапогом по дороге санки, пронесли по двору и бережно пропихнули в дверь какую-то неповоротливую мебелину, всю замотанную в толстую рубчатую бумагу, обвитую веревками.
В кухне они развернулись, натоптав кругом по полу снегу, и спросили, куда тащить дальше.
- Поставьте прямо здесь, - сказала Ленора.
Мужики удивились, но поставили. Ленора расписалась на бумажке, и, так как мужики все осматривались, нет ли кого взрослых, она им сказала, что сейчас отца нет дома и он будет не скоро.
- Ну что ж: заказ есть заказ, - сказал старший. - Тащи сюда зеркало, и поехали!
Когда они ушли, приставив к стене узкую доску, завернутую в бумагу, зеркало, Ленора сказала Петьке:
- Задвинь шпингалеты. - Это было во второй раз за время их жизни в доме, что отбивали обе входные двери.
Закутанная мебелина стояла посреди кухни, загромоздив ее, точно в комнату привезли и поставили корову.
Чтоб потом не было заметно, они осторожненько распутали узел шершавой веревки и с одного края немножко размотали и отвернули бумагу. Оголилось нежное, полированное, розоватое дерево. Дальше под бумагой прощупалась доска, тумбочки с шишечками на ящиках: это был туалет. С выступами, полками, колонками и длинным зеркалом.
