Чтоб потом не было заметно, они осторожненько распутали узел шершавой веревки и с одного края немножко размотали и отвернули бумагу. Оголилось нежное, полированное, розоватое дерево. Дальше под бумагой прощупалась доска, тумбочки с шишечками на ящиках: это был туалет. С выступами, полками, колонками и длинным зеркалом.
Они замотали обратно развернутый лоскут бумаги и затянули узлом веревку.
Одна Ленора еще помнила, что в спальной, где теперь жил отец, еще оставались у окна карандашные отметки на иолу, неровные уголки: куда ставить ножки туалета, когда он будет. И другие: куда ставить тахту, когда она будет. И уже просто кружочки, которые мама рисовала, расшалившись, ползая с Ленорой на коленях, где будут когда-нибудь стоять пышные пальмы в круглых кадках!
Теперь Ленора принесла тазик с горячей водой, посыпала стирального порошка и яростно отскребла, отскоблила кухонным ножом полустертые следы чернильного карандаша с пола.
Мальчики спрашивали:
- Что это? Зачем?
Она отвечала:
- Так!
С того дня, как туалет со своими замотанными в бумагу рогатыми столбиками въехал в кухню и прочно занял себе место в доме, там точно поселился враг, с которым уже нечем было бороться.
На всех соседок еще пуще напал повальный "спичечный растеряй"; все они теряли спички и забегали на кухню - глаз оторвать не могли от туалета.
Хоботок до того озверел, что, оставаясь один, перестал двери открывать, а спички швырял через форточку и незаметно показывал язык.
Вернулся из рейса капитан Бычков и принес подарок - ананас. Играть в подкидного дурака ему было некогда: он еще не успел побывать дома.
Наткнувшись на туалет, он долго на него смотрел, стоя с ананасом под мышкой, потом пробормотал совершенную глупость, что-то вроде "Ну что ж, туалет... в расцвете лет!", и ушел вконец расстроенный. Уже на выходе, вдруг вспомнив, сказал, что капитан Петр Петрович тоже вернется скоро - он уже на обратном пути со своим кораблем. Заметно было, что Бычков вовсе не может решить, хорошо это или плохо, обрадуются дети или нет этому известию... Да так оно и было: они сами не знали.
После его ухода в дверь постучали: Ленора взяла три коробки спичек и открыла дверь. Соседке спичек было не нужно, это была жена механика, который плавал с Петром Петровичем, она пришла тоже сообщить, что корабль возвращается.
- Спасибо, - сказала Ленора и спрятала в карман спички.
- А ваша Зойка, Зоя Павловна, у вас по двору ходила. Не видали?
- Нет, как-то не повезло.
- Да, ходила. И по забору шагами мерила. Со своей мамулей приходила... Ленорочка, если тебе что ни что! Ну что ни на есть что... понимаешь?.. Беги к нам сразу.
- Будем, если что, бегать! - криво, печально и зло улыбаясь, медленно повторила Ленора.
Вернувшись из рейса, капитан Петр Петрович тоже привез детям ананас. Спросил, хватило ли денег. Ленора открыла ящик стола и показала: деньги еще оставались - нарочно, с трудом были сэкономлены, показать, что не дурачки какие-нибудь хозяйствуют.
Потом он очень долго сидел в сторонке и смотрел, как ребята играют в подкидного дурака: Хоботок с восторгом, Петька с азартом, а Ленора снисходительно ради них обоих.
Прежде чем уйти, как всегда, в свою комнату за перегородку, он раза два попытался даже легко пошутить, вмешавшись в детский карточный разговор, но оба раза на него с удивлением оглядывались и даже игра на минуту останавливалась.
Лежа за перегородкой, по ту сторону которой уже улеглись пошептавшиеся дети, он все думал об этой перегородке. И она представлялась ему сложенной из тяжких и шершавых каменных кубов, из каких складывают волноломы в океанских портах... А кто ее такую сложил между этими двумя комнатами? Черт его разберет.
Он тяжелым усилием поднял руку, азбукой Морзе легонько стукнул в перегородку суставом согнутого пальца и вздрогнул - так быстро, почти мгновенно стукнула в ответ почти в то же самое место перегородки Ленора: точка... тире... точка... точка! Первая буква ее имени: "Л". Когда-то давно, когда она болела и выздоравливала, если ей становилось одиноко, нехорошо или страшно, она так постукивала маме; это было еще на старой квартире, но главное, в мамины времена, в сказочные, прекрасные, ушедшие мамины времена их жизни.
Наверное, она опрометью соскочила с постели, через секунду скрипнула дверь, и она стояла уже в его комнате и спрашивала.
- Тебе нехорошо? Звал? - быстро вглядываясь, спросила она. Капитан лежал не раздеваясь на диване, головой к окну, откуда лился снежный, лунный свет, смешанный с общим заревом города, стоявшим над крышами.
- Неужели ты помнишь? - спросил он.
- И всегда буду.
- Ты. А другие оба? - спокойно сказал капитан. - Вы всё одни.
- Кто как. Петька погладистый. Его погладить, он и ушки прижмет Братец Кролик! Хоботку будет худо. Он примирится, конечно, да кто разберет, с чем он примирится. С чем?
- Тебе говорили, что ты на нее похожа? - совсем тихонько спросил капитан.
- Ямочки?
- Что там ямочки... - Он помолчал. - Что там ямочки!.. Я не говорил, что я кончил плавать? Вернулся из последнего рейса. Пора. Когда-нибудь надо... Что ж ты босиком стоишь?
- А ты только что заметил?
Дня через два вернулся и дизель-электроход капитана Алферова. Петр Петрович ходил в гастроном и вернулся с большим, тугим пакетом, тяжелым от бутылок и еды, и сам стал расставлять тарелки и стаканы.
Туалет все еще стоял нераспакованный, нелепо забив кухню.
В кино ребят на этот раз не отсылали. Они сами забились пораньше в свою комнату по постелям, молча в темноте насторожив уши, точно зайчата, заслышав мягкие лисьи шаги у норки.
Они ждали долго, так томительно долго, что устали слушать и заснули один за другим...
Поздно ночью, вынырнув из глубокого сна, проснулась одна Ленора. В столовой шумел мужской разговор.
Гудел голос капитана Бычкова. В щели под дверью ослепительно сияла полоса света - зажжены были все лампы.
- Петр Петрович! - восклицал Бычков трезвым, только глубоко прочувствованным тоном, какой у него появлялся, когда он много выпивал. Друг Петр Петрович! Да ведь только один компас на свете, который никогда не ошибается и не дрогнет!.. Который неумолимо!.. Это компас с нарисованной стрелкой, капитан!
Капитан Алферов сосредоточенно-тихо говорил:
- Петр Петрович! Успел отдать якорь, застопорить, пока есть фут соленой воды под килем? Точка. Порядок!
- Удивление!.. - не давая договорить, хмуро твердил свое отец. - Вы меня вот как знаете, все знаете. Было у меня счастье! Было! А человек, у которого счастье было, - это есть счастливый человек! Это другим объяснять - очень ясно! А сам запутаешься: кажется, идешь курсом прямо на каменный мол со всего хода и поздно за руль хватаешься, а уж зубы стиснул, глаза прижмурил, ждешь, как ударит! И вдруг вся эта гранитная кладка прорывается, как бумага, как мокрая бумага, даже без шума... и ты сквозь все прошел, и чистая вода впереди до самого горизонта!
У Леноры все начало путаться в голове, и слова отца казались ей то обещающими счастье, то зловещими и двусмысленными. Совсем замучившись, она снова вдруг как утонула - уснула крепким тревожным сном, и когда опять открыла глаза, было оттепельное утро - серое, пасмурное, дымное, едва просвечивающее в окна.
Ей вдруг вспомнилось, откуда-то само выскочило слово "мальчишник", это когда пропивают перед свадьбой холостую жизнь! Ужасное, пьяное, сопливое слово (и где она слышала?). Долбило какое-то железо в доме, а в столовой, где шумели всю ночь, была тишина.
Все били железом в железо, и чем-то зловещим отдавался этот звук, и только когда он вдруг перестал, она вспомнила: это звук несчастья в доме звук отбиваемых шпингалетов кухонных дверей.
Тогда она рывком выскочила из-под теплого одеяла, дрожа от волнения и холода, натянула вытертый фланелевый халатик и, шмыгая шлепанцами, потихоньку скользнула в столовую.
Там на столе все было не убрано, набросано, но никого не было. Она прошлепала в прихожую и прислушалась: кругом все было тихо, только со двора неясно слышались голоса. Из кухни несло уличным холодом, и там стало странно светло, как-то просторно, и вдруг она поняла почему: туалета в кухне больше не было. Капитаны втроем, шагая в ногу, выносили туалет по снеговой дорожке к дожидавшейся на улице машине.
Шофер в морской шинели все пытался с какого-нибудь боку подсобить, но они его отстраняли, шагали в ногу, и нераспакованный рогатый туалет покачивался в их руках, нелепый среди снежных деревьев и сугробов.
Потом они приподняли с одного края и дружно втолкнули туалет в кузов. Шофер забил на крюки задний борт, а они все трое, не оглянувшись, отряхивая руки, пошли обратно к крыльцу, где, распахнув им дверь, тиская зажатый на груди халатик, замирая и дрожа, ждала их Ленора.
1967
