Стеах задумался:
- О, да, он сказал, что Мать далеко. Но ведь он пошутил... Во всяком случае, у меня есть для него сюрпризы, два дара Матери, я поделюсь с ним.
- Дитя мое, когда бы ты не встретил меня, ты тотчас узнаешь свою Мать. Ты нежен и хрупок. Но ты пройдешь... Я буду там, внизу; приду, когда наступит время. И мы кое-что сделаем вместе.
- Время чего? - Стеах слушал, почти не понимая, но завораживала загадочная прозорливая реальность сказанного.
- Время готовности Универсума к вхождению в вечность. Это будет, конечно, непостижимая и величайшая реализация для вас, многочисленных, вспомнивших и забывших, умерших и родившихся, уносящихся в светлые дали розовыми чайками* и погруженных в смуту однодневной рутины. Каждый из вас станет Мною. Это игра, вы будете великолепно обескуражены и растеряны, узнав после миллионнолетнего бессознательного сна, кто вы есть в сути. Но игра лишь начинается, беги, тебя ждет Таро. Он ведь, не зная того, играет по моим правилам и движим мною же...
* Когда Йу прочитала эту фразу, она засмеялась: "А почему розовыми чайками, а не серыми пеликанами? - Йу, не валяй дурака! - Нет, ну правда, почему? Серыми пеликанами... Ой, как смешно..."
Стеах почувствовал в своей холодной руке ладонь Таро, ответил на его рукопожатие, и они понеслись в центр схождения коридорных извивов, застывших, как гигантские змеи, мощной и гармоничной композицией созидательного искусства, уходящей в бесконечность вечно новой живой конструкцией. Вдвоем они остановились на краю бездны, устремив солнечные взгляды в непроглядную черноту там, внизу, где яростные энергии обрушивались друг на друга, порождая недолговечные формы, изменяющие космический масштаб; и возникали новые закономерности, разрушающие эти же формы, на смену которым возникали другие, ограниченные и непонятные, существующие лишь благодаря непрерывной смене бесчисленных поколений; время здесь стало, неизвестно почему, врагом, разрушителем, Кала, неумолимым палачом сущего, хотя они ясно видели его бескрайнюю лучащуюся суть; это было непостижимо; кипел вселенский котел, это было дно... Таро оказался прав, это было интересно; захватывало дух в предвкушении новых приключений, открытий неизведанных возможностей, миров и свойств.
Они переглянулись, звонко восторженно засмеялись и шагнули в неизвестность, успев услышать, как бездна ответила на их чистый смех дьявольским хохотом, выплеснувшимся дегтярной волной из непостижимого колодца и гулким эхом прокатившимся по пустым анфиладам, и чувствуя, что покрываются толстыми, тесными, душными панцирями; в головокружительном полете или, скорее, падении они забыли себя, чтобы вспомнить спустя вечность и став бесконечно более обширными. Но сие было еще далеко впереди...
x x x
Все в Стеархе ныло болью нескончаемой, нестерпимой, непонятной. Он метался в полусне, полураспаде собственного существа, и был бескрайним серым хоботом, в бесконечных изгибах своих давно потерявшим и начало, и конец, и середину себя. Стеарх медленно разворачивал кольца не имеющего пределов тела, распутывал узлы, невероятно запутанные и стянутые в тугие серые нагромождения, уходящие в беспредельные просторы того, о чем он мог сказать: "Это я". Стеарх как бы пытался воссоздать свою первоначальную божественную простоту, очевидно, безрезультатно. И болело везде, чем он был, вращаясь среди звезд - прообразов бушующих ядерных светил - , но болело как-то не так; и эта боль возникала от невозможности вернуться к исходному состоянию, в котором Стеарх пребывал до рокового таинственного толчка, давшего вращение всему, чем он был (был он всем); толчка, безвозвратно нарушившего гармонию его стабильного бытия, но возникшего где-то вне пределов Стеарха, и это было непостижимо, так как ничто не могло быть вне его. Он перестал знать, пребывать, существовать и превратился из неподвижности в процесс, из бытия в становление, из знания в разделение, из любви в поглощение, о!.. И... он вспомнил золотой голос Той: свои солнечные глаза, песчаное плато, города хрусталя, предназначение Вселенной (о, безнаказанно ли?);.. и тут же перестал быть, став точкой, началом. Это была тоска, горечь, снова боль; начало, нет ничего... И ценой величайшего напряжения точка создает в себе непреодолимую, чудовищную жажду расширения и... Взрыв, возникновение пространства, времени, материи и (о!, облегчение-то какое!) незнакомого нечто, от чего можно оттолкнуться в развертывании того, чем он был. Он напрягся, породил изначальное вращение и потерял осознание себя.
Глава 3. Маленький Стерх.
Неподвижное вращение мира феноменов; пока еще, по прошествии миллиарда земных лет, Стерх не осознавал его. Воистину, он был сыном своего отца и своей матери и достойным братом, как старшего, так и младшего. Первый заканчивал аспирантуру, готовился к защите кандидатской и был весьма социально перспективен, умен и практичен, намереваясь сделать себе имя в фармацевтике, в чем младший брат никак не видел смысла жизни и деятельности. Маленький буян, он был заводилой всех беспорядков в школе, равно как и дома, где он бывал столь редко, что спокойствие жилища в-общем-то не нарушалось, и все знали, что, если он и появится, то запрется в своей комнате, в лучшем случае бренча там на стянутой с какого-то концерта электрогитаре; или, лежа на диване, потягивая пиво, будет строить планы относительно создания нового музыкального коллектива на смену распавшемуся; и дома он не очень досаждал.
Стерх был средним. Братья не утруждали себя общением друг с другом, а родители попытками чему-нибудь научить сыновей, а тем более Стерха, которого в семье считали серым неудачником, "так себе", "средней личностью". И ярких эпизодов в его жизни было немного, хотя Стерх твердо верил в то, что рожден он был не зря. О, эта вера часто представлялась ему чем-то бессмысленным, не имеющим никакого основания пребывать в нем; ведь все его предполагаемое будущее было столь далеко от радужных перспектив старшего и дерзких, заманчивых, разрушительных планов младшего, столь непонятным, серым, туманным и безрадостным, что это часто приводило его в отчаяние, и он страстно желал иметь хоть каплю той жизненной неистовости, которая переполняла его братьев, его умного, но донельзя невыдержанного отца и его добрую, любящую, но слишком развязную и подверженную всем порокам и дурным привычкам мать, что не мешало ей, однако, быть образцовым директором автотранспортного предприятия. Он считал себя слабым и неспособным, но, видимо, кто-то (или Что-то) лучше его знал, что такое сила и к чему предназначался сей человеческий инструмент.
Нет, свет не снизошел на Стерха, не посетило его ни величайшее озарение, ни интуитивное откровение, ни глубочайшее видение тайн мироздания. Просто однажды он понял, что он - не он. Это взволновало его, но... тому Стерху это было, как всегда, до лампочки. И медленно происходило распределение всего на круги своя, и каждая вещь, как бы то ни было, в любом случае входила в свою маленькую вечность, где радость и краски, каких еще нет, а лишь грядут, и свет, и любовь, и то, чего нет и найти невозможно, но что приходит, когда все выскальзывает из ваших рук, и вы тет-а-тет сначала с пустотой, а затем с тем, что правит Игрой и одно во всех и вся, а затем... О, далее смыкаю уста, ибо эта вещь столь же проста, сколь непостижима.
x x x
Взгляд изнутри, со дна черных зрачков, видение "над", со стороны, в полном отрешении; рука весело, игриво, не поспевая за карандашом несет святой (для меня) бред (для других), и тот, кого изображаю, так или иначе найдет приют во мне, в мире меня... Ну, как еще сказать?.. Велика роль восставшего поперек закона, и во все времена такие (редкие) особы (весьма распространенными) особями либо не замечались, либо уничтожались. Часть игры? То, что вопрошает, в любом случае не вместит этого... Как Ты считаешь должным быть, так и будет. Изменить лишь отношение. Затем полная отдача. И далее будет видно, все яснее, как становится все яснее видна дальняя перспектива по мере восхождения на холм.
Проникновение.
Маленький Стерх стал странником. Это решение возникло спонтанно. Оно не зрело в прошлом и ничего не обещало в будущем. Лишь некое желание неизведанного в груди и стремление идти-идти-идти в ногах являлись стимулами этого решения. Удушающие заботы, невыносимые разговоры и весь багаж масок был оставлен ненужной серой грудой на полу его комнаты, лунный свет тихо подбирался к этой груде, печально улыбаясь ее обреченности. Заботы суетились по мере приближения лунного света все больше, все напряженнее, забираясь вглубь кучи, боясь, что он высветит их ненужность и иллюзорность; они испуганно перешептывались, хватаясь и прячась друг за друга. Разговоры вели напыщенные речи о своей нужности, научности и, вообще, необходимости в обыденной жизни, не подозревая, что через пару минут будут аннулированы в своей поверхностной важности потусторонностью белесого блика. Маски испуганно корчились, чувствуя, что на этот раз им никого не удастся обмануть фальшивыми гримасами и резиновыми улыбками. Вся куча этого хлама, оставшаяся без хозяина, тихо трепетала, медленно засыпая, уходя в царство дяди Морфи, может быть единственное место, где они могли бы вдруг обрести свою реальность.
