казалось, ещё немного и запоёт строевую песню.
Так у них и повелось. Приходил Назар Петрович каждый день на площадку, приносил еды и рассказывал, рассказывал. И никогда не знал он заранее, о чём будет говорить. Иной раз вскрывались такие раны, что и самому себе-то сказать боялся о них, а перед мальчишкой слова лились, как из рога изобилия. А мальчик слушал. Да не из вежливости, а с интересом. И иногда выдавал своё резюме, что называется, не в бровь, а в глаз. И после бесед этих чувствовал себя Назар Петрович, как после ножа хирурга: нарыв вскрыли, гной полился, боль пульсирующая, но понимание, что скоро станет легче и никогда уже не будет так больно, смягчало и давало силы терпеть.
Однажды пришёл Назар Петрович под стать осенней погоде – хмурый и неприветливый. Настроения разговаривать не было, всё больше молчал. Мальчик спросил:
– Случилось что?
– У сына день рождения.
– Так это же радость.
– Кому как, малой. Не знаю я его как сына, а он меня как отца. Вроде под одной крышей жили, а вот познакомиться не довелось. Бывает так, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Как так: вроде вместе, а вроде и нет?
– А вот так. Я детей-то не очень любил, шумные они, проблем от них много. Но жена очень хотела ребятишек, да и вроде как надо род-то продолжать, в моём роду всегда семьи большие были. И вот родился Андрейка. Пацан, вроде как гордиться должен, солдат будущий. А я сторонился его, мне служба важней была. Я же тогда действующий был, вот и отправляли меня на разные задания интересные. А с ним что? Конструктор собери, арифметику объясни, змея научи делать. Дураком был. Вот только сейчас и понял, каким дураком! Променял сына на страну, что развалилась, и не нужны мы ей стали, бывшие офицеры. А когда жена умерла, Андрюхе почти тринадцать исполнилось, считай, ровесник твой. Пожили мы с ним полгода вдвоем, и затосковал я. По выслуге лет я уже на пенсии был, но уходить со службы не хотел. А из-за него меня в командировки отправлять совсем перестали, даже в соседний гарнизон с проверкой. Жизнь мне тогда скучной казалась, да ещё сын на шее. О себе только и думал, а то, что ему без матери и так худо, и в голову не пришло. И вот, недолго думая, решил я его отправить в танковое училище, что в другом городе. По возрасту ему еще рановато, но я же не зря всю жизнь на армию положил, связи-то кой-какие были. Поговорил с нужными людьми – и всё, закрыл вопрос. А его-то и не спросил, хочет он или нет. Не интересовало меня это. Сколько помню, его всегда конструкторы интересовали, всякие схемы там, всё время что-то изобретал. Но я сказал ему, что не мужское это дело – в конструкторском бюро штаны протирать. То ли дело война! Со мной ведь не поспоришь. Вот и отправил я его. А если честно, малой, просто избавился. И вот только сейчас понял, какую ошибку совершил. Сына потерял, так и не обретя.
Замолчал Назар Петрович. Нахмурился.
– А где он сейчас?
– Кто ж его знает. После того как избавился я от него, он в танковом отучился и на высшее военное пошёл, да так и остался в армии. По первой часто домой просился, но через год как подменили его. Возраст такой наступил, бунтарский. Вот и решил он, что справится без меня. И ведь справился. Мы с ним связь поддерживали как бы формально: в дни рождения встречались, матери поминки справляли, на 9 мая созванивались. Но как-то приехал он ко мне из очередной командировки, выпивший был, навеселе. Возьми да и скажи, что если б не я, может, он хорошим инженером бы стал, конструктором. А я в ответ, что кабы не я, то не стал бы он хорошим офицером. И услыхал в ответ, что офицером он стал по принуждению, что жизнь я ему сломал. Много мы тогда друг другу наговорили. И, понятное дело, разошлись, оставшись каждый при своём. Но с тех пор ни разу не созванивались. Жена у него тогда беременна была, первенца ждали. Не знаю даже, как назвали.
– Вы же можете его найти. У вас связи есть.
– Могу. Но не думал об этом до сегодняшнего дня. Старею, что ли.
– Пока человек жив, всё можно исправить.
– Ты-то откуда знаешь, малолетний гуру? Сам от горшка два вершка, а меня учить вздумал?
– Мой отэц умер, он многому мэня научил, – от волнения у мальчика появился кавказский акцент. – Он любил мэня. И маму. Из-за него нам пришлось уехать из Азербайджана, но никогда мать не ругала его. И всегда говорила мне: «Пока ты живой, любую ошибку можно исправить, любую контрольную переписать. А когда умэр, уже не исправишь, всё, неси днэвник на суд божий».
– Какая она была? Твоя мама, – Назар Петрович боялся спугнуть первые откровения мальчика.
– Красивая! Очень красивая. Она русская была, и отца очэнь полюбила. А он её. И она против семьи своей ради него пошла, в Азербайджан уехала. Мы счастливы были. Отэц спорить любил и сердился, когда не по его было. Я тогда мало что понимал, но из-за того, что он с кем-то подрался, у нас проблэмы начались. И мама уговорила его уехать в Россию. Она за мэня боялась. А дедушка не принял её обратно. Но мы всё равно жили хорошо, дружно. Мама всэгда отца слушалась, и не спорили они никогда, она всэгда смеялась и пела. А потом маму машина сбила, – мальчик всхлипнул и продолжил дрожащим голосом. – Мы с папой уехали из её города, его друг обещал хорошую работу здесь. Мы шли в школу, отэц хотел, чтоби я учиться продолжал. А на нас напали. И его зарэзали. Я убежал. И когда тут спрятался, балкон был открыт, тэлэвизор работал, я узнал, что всех их убили. И обвинили. А ми не виноваты били! – он почти кричал, и слёзы текли по его осунувшемуся лицу. – Они пристали к нам, «чурками черножопими» називали, а отэц уйти хотэл, нэ хотэл драться. А они набросились, потом еще появились, другие. Папа крикнул, чтобы я бежал. И я убежал.
Назар Петрович не перебивал, за последние две недели он и сам понял, как это важно – быть выслушанным и услышанным.
– Лучше би я там остался. Что мне одному делать? Мама нет, папа нет, – теперь он плакал навзрыд, оплакивая своих родителей. Рано повзрослевший азербайджанский мальчик с русскими корнями. Никому не нужный, ни на что не надеявшийся.
Они долго сидели в тот день. Мальчик успокоился, затих и,
