из вредности, нет. Не хочу воскресного отца детям своим. Как-нибудь выкрутимся. Андрюшей ты и так не очень-то интересуешься. А маленький пусть лучше не знает тебя вовсе, чем переживать да мне неудобные вопросы задавать. Ты не подумай, я не в обиде на тебя. Так уж сложилось. И моя вина в том есть.
Механически доев обед, он уехал на службу. И домой в тот день не вернулся, и на следующий – тоже. Но не к Ане он пошёл. А взял отгул два дня и на дачу уехал. И там, в тишине, капитально всё обдумав, принял решение. Он остаётся в семье. Не мог он предать ещё не рождённого сына. В том, что будет мальчик, Назар Петрович не сомневался. Хоть и привык доверять больше фактам, а не чувствам. И, что самое интересное, он уже любил его. Он и сам не мог объяснить происходящего в его сердце. Андрей, живой, говорящий и ходячий не вызывал в нём никаких чувств, кроме долга. А тот, кто жил пока только в утробе матери, которого он и не видел ни разу, да и узнал о нём пару дней назад, отзывался в сердце таким водопадом чувств, каких никогда не было по отношению к старшему сыну. И имя он уже выбрал – Алексей, Алёша. В честь прадеда. Тот был очень сильным, волевым, решительным человеком. Жизнь его ломала всячески, да не сломала. Выстоял он все невзгоды, вырастил восьмерых сыновей и умер в здравом уме аж в сто четыре года. С детства деда Лёша был его кумиром.
Вернувшись в город, он сразу поехал к Ане. Не стал ходить вокруг да около, рассказал всё как есть. Надеялся услышать слова поддержки и одобрения от неё, ведь она такая умница, всё понимает. Но Аня взорвалась, как вулкан, обвинила его, что он использовал её. Слово-то какое противное, как будто о вещах речь, а не о людях. Почему-то обозвала жмотом и подлецом. Кем-кем, но ни тем, ни другим Назар Петрович не был. И поступок его об этом красноречиво говорил. Так и закончился его первый и последний роман на стороне.
Он вернулся домой, где его ждал любезно собранный женой чемодан. Перед Наташей он не заискивал, не просил прощения. В один день, когда Андрейка был в школе, они сели на кухне, поговорили обо всём. И о том, что потеряли они друг друга в жизненной суете, и о том, что пусть не любовь, но уважение-то есть, и хотя бы ради этого стоит попробовать начать всё с начала. Он отметил, что Наташа похорошела, ей шла беременность и та лёгкая полнота, что начала появляться. Они старались больше времени проводить вместе, иногда гуляли. Того фейерверка эмоций, что дарила Аня, конечно, не стоило и ждать. Но было спокойно, и это доставляло радость. Так потихонечку жизнь двигалась вперёд, живот рос, Аня забывалась.
Однажды Назар Петрович, вернувшись домой, застал жену в истерике:
– Ты врал мне! Ты не ушёл от неё! Сволочь! Подлец! Уходи!
Из слов вперемешку со слезами он понял, что она нашла фотографию Ани в кармане его пиджака. Он силился выяснить, про какую фотографию она говорит, и вспомнил, что да, была фотография в пиджаке. Да только пиджак тот не надевался уже месяца три. Назар Петрович старался успокоить Наташу и всё ей объяснить. Но, видимо, всё, что она накопила тогда, во время его романа, выливалось из неё сейчас. Все претензии, что она не высказала, все оскорбления, что не слетели с губ в положенное время. Всё это лилось на него, как из ведра. Он уже не старался её успокоить, ждал, когда силы её иссякнут. А она всё плакала и кричала. И вот, видимо, увидев, что ответной реакции нет, Наташа кинулась на него с кулаками. Точнее с ногтями, и больно вцепилась прямо в лицо. Назар Петрович инстинктивно оттолкнул её. Но слишком сильно. Она отлетела в другой конец кухни, стукнулась о дверь балкона головой и грузно упала прямо на пол. Он не успел её поймать, всё произошло молниеносно. Началось кровотечение. Назар Петрович вызвал скорую, понимая, что подняв её и самостоятельно доставив в больницу, может навредить ещё больше. Скорая приехала очень быстро, как будто стояла под окнами. Но, увы, помочь не смогла. Начались преждевременные роды, и шестимесячный малыш, не успев взглянуть на мир хоть один раз, умер. Это был мальчик.
Назар Петрович пытался выжечь из сердца своё горе, силился заплакать, но не выходило. Пробовал хотя бы притупить алкоголем, но никакая величина градуса не помогала. Он не знал, как избавиться от этой пронизывающей боли, чувства вины и бессилия.
Наташу выписали через десять дней. Он не навестил её ни разу. Она и не ждала его. Они практически перестали разговаривать, только на бытовые темы. Разговаривали спокойно, без эмоций. Каждый сам переживал горе. Если беременность и ожидание смогло соединить их заново, то смерть ребёнка отдалила их безвозвратно. А через полгода у Наташи обнаружили неоперабельную опухоль. И она сгорела. За девять месяцев. Каждый день он, приходя домой, видел, что её становилось меньше. Только Андрей помогал ей дышать, только ради него она вставала с постели и готовила завтрак. Только ради Андрея она старалась улыбаться. Но и это не помогло. Однажды она потеряла сознание и, так и не придя в себя, скончалась на третьи сутки. Назар Петрович овдовел. А Андрей осиротел.
Алишер своим появлением в жизни старика невольно залез в такие душевные схроны пережитых эмоций и событий, что Назар Петрович не выдержал. Он заболел. Впервые за свою жизнь, не считая ранения в ногу, заболел серьёзно. Позже, вспоминая своё состояние, он не мог понять, какой болезни принадлежат его симптомы. Думать он не мог, внутри всё было зажато в тиски. Отчётливо работали только основные функции: есть, пить, опорожняться. Но от еды организм настойчиво отказывался, о чём сообщал рвотой. Он то метался по кровати от удушающей жары, то натягивал покрывало поверх ватного одеяла от леденящего холода. Пальцы на руках скрючились и постоянно выбивали дробь, ноги поднимались от пола не выше чем на пару-тройку сантиметров. По маршруту кухня-туалет-спальня он передвигался, держась за стены, мебель. При этом иногда даже останавливался для отдыха. Он много спал, но сном это назвать сложно. Это был просто провал в какую-то тьму, где постоянно мельтешили люди: знакомые и не очень, близкие и «шапочные», родные и посторонние. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то рассказывал о чём-то действительно важном, но понять их он не мог. Назар Петрович не понимал, сколько времени
