нему школьных товарищей: теперь он был не просто «Петрушей», но «шахматным Петрушей», и учительница по математике смотрела на него с каким-то странным прищуром. Отец относился очень ревниво к его необычайным способностям, а мать считала эти занятия вредными для его здоровья и вызвала из деревни бабушку. Они никогда не поддерживали его, а в голове звучал голос Ботвинника:
– Не будь столь категоричен при анализе худших позиций, изучай партии Ласкера, и ты найдешь в них фантастические ресурсы обороны.
В особнячке он работал недавно. Гнал партию за партией с компьютером, анализировал свои и чужие партии, но порой ему снилась жена, которая после рождения их девочки жила на два дома: то у своих родителей, то лишь изредка приходила к нему. Они жили через двор друг от друга. Супруга была молода, ничего не умела делать, ссорилась с его матерью. Ее мать категорически не хотела, чтобы они расписывались, так как Петричкин мало зарабатывал, ничем не занимался, кроме шахмат, никакой другой профессией не владел, но после рождения ребенка смилостивилась. К трудностям быта в совместной жизни они пока так и не смогли приспособиться. Да и квартирка, где он размещался с родителями, была, увы, в чисто советском стиле – миниатюрная двухкомнатная хрущевка. Жить с ее родителями также не представлялось возможным. На комнату с соседями она не соглашалась, а чтобы снять квартиру, у Петричкина не хватало денег. Короче говоря, часто Павлу Ивановичу хотелось жены, и временами он пребывал в сладострастном томлении-дремоте, а она летала над ним во сне и смеялась и манила его, казалось, что она вот-вот сядет рядом с ним, и его губы вздрагивали, однако это мешало ему сосредоточиться в игре, и он постоянно чувствовал какой-то подвох…
Когда Павел Иванович открыл глаза, очнувшись от дремоты, стояла неестественная тишина, и он подумал, что же могло помешать его сну, который он отлично помнил и, в общем-то, не прочь был увидеть продолжение интересной партии, если бы не помехи… Однако он переключился и стал рассматривать экзотическую картину, висевшую в бывшей гостиной особняка. Это было абстрактное изображение Ноева ковчега в современной интерпретации, и снова один из персонажей напомнил ему жену, вернее что-то в обнаженной груди жены Ноя, потому что лицо и волосы были уж очень абстрактны и не впечатляли. Ему вспомнилось, как совсем недавно на этом же самом диванчике он лежал с ней, ночные встречи в клубе были спасением от родителей. Они обсуждали лимонно-зеленую картину, и им было весело. Однако же нужно было избавляться от бессонницы, и он решил подняться на второй этаж и посмотреть телевизор в бывшей комнате прислуги, которую теперь шахматный клуб сдавал для занятий английским языком, комнату с приличной мебелью и креслом посередине, там также было удобно дремать под телевизор. Павел Иванович не спеша поднялся по винтовой лесенке, расположенной рядом с центральной залой, где стояли шахматные столики. Уселся в кресло у телевизора, но сосредоточиться не мог, мрачные мысли овладевали им. Он думал о несправедливости жизни.
Павлу Ивановичу катастрофически не хватало денег. Он вспоминал свои последние встречи с женой, которой все время что-то было нужно: то платье, то туфли, то пирожные, и ему делалось противно. Правда, тут же возникало плаксивое личико малютки, и было жаль ее. В то же время в сознании всплывали пеленки, целые ворохи грязного белья и уставшее, вечно недовольное лицо жены с всклокоченными волосами в ванной и, несмотря ни на что, всегда в каких-то эротических позах во время стирки пеленок, которыми в доме ее родителей была увешена вся кухня и ванная, которые везде валялись и преследовали его, и он думал, что хорошо, что в доме у его матери пеленок не было.
– Может быть, это вовсе и не любовь? Ведь в наших отношениях ничего не было возвышенного… Это мещанство, – рассуждал он. Но с другой стороны отчетливо понимал, что и дать-то ей, в известном смысле, ему было нечего. Однако не оставаться же одному на всю оставшуюся жизнь. К тому же его тянуло к ней, когда они какое-то время не виделись. Ему не хватало ее молодой энергии, бесшабашной жизнерадостности. И все же после их свиданий его не покидало ощущение какой-то нечистоплотности. Как будто он совершал нечто недозволенное, а, может быть, и то, чего делать-то и вовсе не стоило. Иногда ему казалось, что все его несчастья происходят от того, что он плохо играет в шахматы, то единственное, ради чего и стоило бы жить. Он постоянно находился в противоречии с самим собой и все больше верил в судьбу и что-то предначертанное свыше.
– Верно, в душе что-то перевернулось, и я становлюсь верующим человеком, а возможно, и всегда им был.
Этот решающий международный шахматный матч проходил в Центральном Шахматном Клубе. Противник Петричкина был необыкновенно изощрен. Разыгрывали один из любимых дебютов Петричкина – испанскую защиту, он играл за черных. Павел Иванович не спеша обдумывал стратегию ходов, был предельно сосредоточен; промаха быть не должно, он надеялся на приз, на то, что сможет повысить свой рейтинг.
– Главное – не отвлекаться, не потерять равновесие, – чувствовал он. Напряжение достигло кульминации. Он сделал решающий ход. Такой смелости он давно не ждал от себя и понял, что интуиция не подвела его. Однако он еще и еще раз просчитывал, прикидывал и в этот момент напоминал сам себе старого и опытного лиса, взявшего след. Внезапно он ощутил слабое головокружение, у него сильно закололо в правом виске, и все поплыло перед глазами. Партия была отложена…
Он лежал в своей кровати в своей комнате, мать хлопотала на кухне у плиты, готовя лично для него круглые котлетки без лука. Так было всегда: продолговатые с луком для всех, круглые для него. Предчувствие каких-то перемен мучило его. Так было всегда: он остро ощущал надвигающиеся неприятности, невзгоды. Он проклинал свою невыдержанность, что встретился с женой накануне матча, чего делать никак было нельзя, да еще она ошарашила своей беременностью, да еще малютка кричала полночи, корчилась и тужилась, и жена объясняла это тем, что у нее жирное молоко, вспомнилась головная боль утром от бессонной ночи, но затем он вновь переключился на игру и незаметно для себя уснул… Теперь ему снилась не шахматная партия, как это часто бывало, его вдруг охватило волнение. Он бежал к Белому дому, где недавно на набережной участвовал в постройке баррикады из каких-то труб, где стояло с десяток танков, где милиция и военные стреляли в воздух, и ему так страстно хотелось верить в новую жизнь. Он вновь проделывал тот же
