канистрами по шпалам. Путь до заправки пролегал по подъездным путям и далее по сухому, огибая болото. После первой ходки с двумя канистрами, оказалось, что с одной получается быстрее и лучше. На заправку тепловоза предстояло потратить остаток дня.
Много раз повторяя путь по этим заброшенным подъездным путям по пустырю и сквозь лесные заросли, вышагивая по ржавой железной дороге, не трудно было представить, что такова она вся, что таков весь мир. Безлюдная пустыня, конец новейшей истории.
Этот конец может быть тихим, как само это место. Этот конец истории не обязательно должен стать результатом эпидемии или термоядерного урагана, не успевшего слизать все до травинки. Концом может быть достижение цели всеобщего благоустройства, достижение идеала устройства общества, утопии, фантазии о которой, если они последовательны, ведут почему-то всегда к диктату, в высшей степени жестокому и тотальному. Последний толчок, конец цивилизации, поставит человека в крайне невыгодное положение в сравнении с прошедшими историческими и даже эволюционными эпохами. И дело только на половину в том, что человек прошлого был ближе к земле, то есть к самообеспечению. На бо́льшую половину дело в большом месте в голове, которое занимает человеческая всеобщность, в которое хорошо помещается весь отказ от ответственности за собственную судьбу. И сохраниться в пустыне эта идея о человеческой всеобщности вряд ли смогла бы, она исчезнет при первой же смене поколений. И тогда спорным будет даже предположение, что люди один на один со средой смогли бы в вопросах выживания сравниться с первыми антропоидами.
Природные катастрофы, войны, эпидемии, политические тупики, все эти предположения гибели цивилизации – это ведь всё случайности, непредвиденные сбои. А как насчет закономерного конца света. Пусть исчезнут риск, ошибки, сбои, пусть наступит золотой век, пусть экспонента положительного развития цивилизации получит свободу. Но ведь вселенная движется, а главное – хочет двигаться, туда, где цивилизации, разумному человеку, да и вообще мышлению нет места. Там вообще нет места в привычном понимании обывателя. И то, что этот конец отдален на невообразимое количество веков, как раз повышает его принципиальную актуальность. Личность, обладающая разумом, развитым за это же количество веков, будет отчетливее осознавать остроту этой проблемы. У этой личности будет выбор смириться с гибелью или восстать и изменить стремление вселенной, то есть погубить тот мир, в котором мы привыкли жить. Раем следует признать то ничто, к чему стремиться мир. Если личность стремиться к противоположному, можно ли назвать это Адом. Можно ли по-иному изложить Миф. Можно ли предположить, что это неподчинение будет не только в конце нашего мира, но и было в его начале.
В этот раз бензоколонка долго не хотела Его узнавать, как будто заснула под шелест камыша, который вплотную подступил к ее маленькой площадке. Наконец тихо зашумела. Шланг отключился, но канистра и наполовину не наполнилась. Похоже, что Он выкачал всю солярку. Деньги на Его счету вряд ли кончились, хотя в этом нельзя было быть уверенным, Он не помнил, когда проверял баланс. Как бы там ни было, в баке тепловоза должно уже быть порядочно.
Пока шел обратно, мысленно еще раз пробежался по схеме. Выдавив последнюю каплю в топливный бак, тут же запустил. Двигатель с треском пропыхтелся через звенящую трубу большим количеством черного дыма. И заработал, не очень ровно, но уверенно. Он не знал, сколько будут заряжаться старые батареи и будут ли вообще, но радовала загоревшаяся единственная сохранившаяся в кабине лампочка. Оставив работающий дизель, Он пошел к дому, на ходу разматывая заготовленный моток кабеля, бросая его прямо на траву и бетон. Никто об него не споткнется, никто не переедет.
Большинство ламп были в тысячу свечей, от них быстро уставали глаза и становилось жарко. Упаковки были без каких-либо маркировок, и Он их долго перекладывал и отобрал из них все, что были по размеру хотя бы в два раза меньше. Развешанная по помещениям гирлянда была яркой даже для дневного времени. Теперь ночью здание извергало из окон в необитаемую черноту четко видные мощные лучи.
В этом потоке света все же можно было писать. Свет уходит в пустоту, растворяясь бесцельно. Яркая жизнь раскаленной нити, но для чего она светит, для чего живет. В этом ее предназначение. Кто видит свое предназначение, тот рискует необратимо погрязнуть в этом заблуждении. Укоренившись в своей исключительности и правоте своих убеждений, он считает себя покорителем стихии. Но становясь частицей стихийного движения, вскоре теряет даже внутреннюю стройность. Сборище разумных существ колышется от сигналов, какие не подают и животные в стаде. Разум, исправно решавший задачи по определению смысла жизни, вдруг принимает противоположные решения одновременно. Легко поддается панике, он легко поддается и необоснованной уверенности. Нет уже почвы для выдержки и осторожности. От разумного взвешенного поведения сознательно отказываются в решающий момент принятия решения. И те, кого разум еще не подвел, в большей опасности, потому что уверенность умножает неожиданность катастрофы. Они не покорители стихии, они уже жертвы предшествующей и почему-то еще тянущейся цепи счастливых случайностей.
А вот тот, кто как абориген дикого острова поклоняется стихии как божеству, то есть боится ее, имеет больше шансов освоиться. Мало толку в стремлении управлять стихией, толк есть в знании как находить на берегу выброшенное океанской штормовой волной. Отщипывай от плодов стихийного процветания, собирай плоды стихийного разрушения, но будь готов, что это божество может обойтись с тобой по-божески, то есть бесчеловечно. Будь готов при этом ничего не предпринимать – не противодействуй, скройся вглубь острова в свою хижину, нору, и закрой вход ветками банановых пальм. В шторм лучше не выходить в море, и за шторм море обычно не секут.
Отказаться от борьбы, чтобы выжить, чтобы сохранить свои уже беспочвенные убеждения, отказаться от совершенства, жить для накопления прошлого. Разум стареет из-за видимой незыблемости прошлого. С какого-то момента он начинает жить сразу в двух направлениях, то есть не только вперед во времени. И по большей части он живет воспоминаниями, назад, а учитывая избирательную яркость приятных, он может в прошлом и поселиться. Чем шире подсмотренная альтернативность будущего – а шире она большей частью в своей опасности – тем настойчивей выживание прошлого. А выживает оно – в своей замкнутости. Защищаясь, разум устраняет себя из будущего. Тот, кто способен и настроен при необходимости убить в себе многое, не только жить дальше достоин, но только он и может. Отказаться от самой человеческой сущности, от земного притяжения, от самой планеты, от солнца, от всех убеждений, но не от совершенства.
Ближе ко
