в голову идея назвать именно меня в качестве единственного наследника двух миллиардов долларов? Я хочу сказать, ведь мой отец сапожник. И хоть я немного знаю о наших родственниках, но я уверен, что среди них нет миллиардера. Самым богатым человеком можно назвать, пожалуй, моего дядю Джузеппе, который владеет таксопарком в Неаполе, у него десять или двенадцать машин.
– Верно. – Альберто Вакки улыбнулся. – И он еще жив и, насколько нам известно, отличается отменным здоровьем.
– Ну вот. Так откуда же взялось такое наследство?
– Звучит так, как будто вы в нем не заинтересованы.
Джон почувствовал, что постепенно начинает злиться. Он очень редко злился, еще реже злился по-настоящему, но здесь и сейчас легко может случиться так, что он дойдет до ручки.
– Почему вы постоянно уходите от ответа? Почему делаете из этого такую тайну? Почему просто не скажете мне, что умерли тот-то и тот-то?
Адвокат полистал бумаги, и это снова походило на отвлекающий маневр. Как будто кто-то перелистывает пустой ежедневник, притворяясь, что не может найти время для встречи.
– В данном случае речь не идет об обычном случае наследования, – наконец признал он. – Обычно есть завещание, исполнитель завещания и вскрытие завещания. Деньги, о которых мы говорим, являются собственностью фонда – в некотором роде можно сказать, что в данный момент они принадлежат самим себе. Мы просто управляем ими с тех пор, как умер учредитель, – а это было очень давно. Он оставил распоряжение, согласно которому состояние фонда должно перейти к самому младшему потомку мужского пола, который будет в живых по состоянию на 23 апреля 1995 года. И это вы.
– 23 апреля… – Джон недоверчиво прищурился. – Это было позавчера. Почему именно этот день?
Альберто пожал плечами.
– Так написано.
– И я – самый молодой Фонтанелли? Вы уверены?
– У вашего дяди Джузеппе есть пятнадцатилетняя дочь. Но ведь дочь. У кузена вашего отца Романа Фонтанелли был шестнадцатилетний сын Лоренцо. Но он, как вы, вероятно, знаете, неожиданно скончался две недели назад.
Джон уставился на зеркальную столешницу из корневой древесины, словно то был оракул. Вполне вероятно, что это так. Брат Чезаре и его жена каждое Рождество выводили Джона из себя многочасовыми дискуссиями о том, как бессмысленно, почти преступно сейчас рожать детей. И Лино – что ж, у него в голове одни самолеты. А его мать недавно рассказывала по телефону о Лоренцо, который умер от чего-то до ужаса банального, от укуса пчелы или подобного. Да, когда бы ни зашла речь об итальянских родственниках, говорили о свадьбах и разводах, о болезнях и смертях и никогда о детях. Это действительно могло быть правдой.
– А в чем заключаются эти два миллиарда долларов? – спросил он наконец. – Я так полагаю, в каких-нибудь долях предприятий, в акциях, месторождениях нефти и тому подобном?
– В деньгах, – ответил Альберто. – Просто в деньгах. Множество сберегательных счетов во множестве банков по всему миру.
Джон посмотрел на него, и в животе у него появилось какое-то режущее ощущение.
– И я должен получить это наследство только потому, что случайно два дня назад оказался самым молодым Фонтанелли? Какой тут смысл?
Адвокат долго и почти примирительно смотрел ему в глаза.
– Я не знаю, какой тут смысл, – признался он. – Просто так случилось. Как и многое в этой жизни.
Джон снова почувствовал головокружение. У него шла кругом голова, он чувствовал себя грязным, оборванным человеком в дешевых тряпках, которые едва ли заслуживают названия одежды. В голове продолжал бормотать голос, твердо уверенный в том, что его здесь обманывают, обжуливают и каким-то образом надувают. А под ним, глубоко внутри коренилось чувство, массивное, словно фундамент Манхэттена, что этот голос ошибается, что он – не что иное, как продукт бесчисленного множества проведенных перед экраном телевизора часов, а в телевизоре никогда не бывает так, чтобы с людьми просто происходило что-нибудь хорошее. Драматургия фильма такого не допускает. Ничего подобного не может быть в действительности.
Чувство, которое возникло, когда он вошел в эту комнату, – чувство того, что он достиг поворотного момента в своей жизни, – все еще не покидало его, более того, стало сильнее, чем прежде.
Вот только теперь пришел страх того, что этот поворотный момент раздавит его.
Два миллиарда долларов.
Он мог позволить им отдать ему деньги. Если они приехали, чтобы передать ему два миллиарда долларов, то могут и дать ему пару тысяч вперед, и никому от этого плохо не станет. Тогда он наймет своего адвоката, который все перепроверит. Вспомнился старый друг Пол Зигель. У Пола есть знакомые адвокаты. Наверняка он знает лучших адвокатов в городе. Точно. Джон глубоко вздохнул.
– Вопрос, – произнес Альберто Вакки, адвокат и управляющий активами из Флоренции, что в Италии, – остается тем же самым. Вы принимаете наследство?
Хорошо ли это – быть богатым? До сих пор он старался только не быть слишком бедным. А тех, кто вечно гонится за деньгами, презирал. С другой стороны, жизнь становится настолько проще и приятнее, когда у тебя есть деньги. Не иметь денег – это как цугцванг. Ты постоянно вынужден принимать решения, нравятся они тебе или нет. Возможно, это единственный вечно справедливый закон: с деньгами лучше, чем без них.
Он выдохнул.
– Ответ остается тем же самым, – произнес он и нашел, что это прозвучало круто. – Да.
Альберто Вакки улыбнулся. Его улыбка казалась теплой и настоящей.
– Примите мои сердечные поздравления, – произнес он и захлопнул папку.
Жуткое напряжение отпустило Джона, и он откинулся на мягкую спинку стула. Что ж, теперь он миллиардер. Что ж, бывают вещи и похуже. Он посмотрел на адвокатов, расположившихся напротив него полукругом, похожих на членов комиссии, и с трудом сдержал усмешку.
В этот миг сидевший в кресле у окна старик поднялся.
В детстве Джон часто видел загадочных людей. Они приходили в одиночку или группами по двое, по трое, наблюдали за ним с края детской площадки, улыбались ему по дороге в школу и говорили о нем, когда думали, что он не понимает или не слышит их.
– Это он, – произносили они по-итальянски. И затем: – Нам нужно подождать еще. – И принимались объяснять друг другу, как тяжело ждать.
Его мать до смерти испугалась, когда он рассказал ей об этом. Какое-то бесконечно долгое время ему не разрешали выходить из дома одному, и он был вынужден наблюдать из окна за тем, как играют другие дети. После этого он перестал рассказывать об этих мужчинах. А в какой-то момент он перестал их видеть, их фигуры ушли на дно его воспоминаний.
А потом Джону исполнилось двенадцать, и он обнаружил, что у мистера Анжело, самого почтенного клиента мастерской отца, есть тайна. Мистер Анжело всегда казался ему посланником небес, и не только потому, что так элегантно выглядел: когда он в своем белом костюме сидел на табурете перед верстаком и спокойно болтал по-итальянски с отцом, поставив ноги в носках на металлическую подставку, – это значило, что началось лето, чудесные бесконечные недели, полные мороженого, дни плесканий в надувных бассейнах, вылазки на Кони-Айленд, пропитанные пóтом ночи. И только когда мистер Анжело появлялся во второй раз в году, на этот раз в светло-сером костюме, когда он протягивал отцу туфли и интересовался, как дела в семье, лето заканчивалось, наступало время осени.
– Хорошие итальянские туфли, – услышал он однажды, как отец говорил матери. – Такие мягкие, созданные для итальянской погоды. Довольно старые, но великолепно ухоженные, это нужно признать. Готов спорить, что такие туфли теперь уже нигде не купишь.
То, что посланники небес носят особенные туфли, для Джона было само собой разумеющимся.
В тот самый день, когда закончилось лето 1979 года – и даже больше чем лето, вот только никто об этом не подозревал, – Джону было позволено сопровождать своего лучшего друга Пола Зигеля и его мать в аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди. Джимми Картер все еще был президентом, драма с заложниками в Тегеране еще не разыгралась, все лето Арт Гарфанкел воспевал «Bright Eyes» [2], а диско-группа «Village People» – Y.M.C.A. [3], отец Пола должен был вернуться из деловой поездки в Европу. Родители Пола владели часовым магазином на Тринадцатой улице, и мистер Зигель умел рассказывать потрясающие, волнующие истории о нападениях, которые ему довелось пережить. На задней стене магазина, под вставленной в рамочку детской фотографией Пола даже была настоящая дырка от пули! И Джон впервые в жизни ехал в известный аэропорт имени Джона Кеннеди, вместе с Полом прижимался носом к огромному стеклу и смотрел на прибывающих пассажиров.
– Все они из Рима, –
