не может винить этих женщин за то, что они слышали то, что слышали, или за то, что они думают то, что думают. Она знает, как люди впитывают новости: просматривают заголовки, выхватывают несколько фраз из главных событий часа, ловят слухи в подземке.
– Я знаю, что люди не любят меня. Но, что бы вы ни слышали, возможно, это не вся история.
Уилл откидывается назад, забрасывает ногу за ногу и обхватывает колено сплетенными пальцами.
– И какова же вся история, Бернис?
– Ты хочешь, чтобы я рассказывала первой? – встревоженно спрашивает она.
– Я знаю, что ты можешь это сделать.
Бернис репетировала свой рассказ вот уже несколько недель. Мысленно редактировала отдельные части почти в каждый свободный момент – стоя в очереди на кассу в супермаркете или совершая поездку в подземке. Она видит ее перед внутренним взором, словно отпечатанную страницу. Она хочет изложить свой опыт так близко к истине, как только сможет. До поздней ночи, будучи не в силах уснуть, она лежала, накрывшись с головой одеялом и заткнув уши наушниками, и оттачивала эту историю, ее губы формировали образы слов. Отвечая на электронное письмо, она уже знала, что скажет, – если только страх не помешает ей. Но после всего, через что она прошла, чего ей бояться, в самом деле? Публичного осуждения?
– Хорошо, – говорит Бернис, кивая. Другие женщины, похоже, испытывают облегчение.
– Спасибо, Бернис, – благодарит Уилл. – Приступай, когда будешь готова.
Бернис закрывает глаза, встряхивает руками, делает глубокий вдох, пытаясь избавиться от стресса и тревоги, накопившихся за последние месяцы. Она может использовать усталость себе на пользу. Она может превратить ее в свободное течение слов.
В своей жизни Бернис мало к чему была готова, но сейчас она чувствует, что готова к этому. И открывает глаза.
У Синей Бороды, как его называли на сайтах со сплетнями, было два дома: пентхаус на Пятой авеню, выходящий окнами на парк, и синий прибрежный особняк в Ист-Хэмптоне. И под синим я имею в виду «окрашенный в ярко-синий цвет», так, что в определенное время дня при определенной погоде он сливался с небом. Еще у этого человека был синий «Бугатти», девятнадцатифутовый телевизор с системой объемного звука, которым можно было управлять из любой точки мира, и на всех его компьютерах – латунные клавиатуры с круглыми, как у печатной машинки, клавишами; каждая такая клавиатура стоила около двух тысяч долларов. Крашеная борода считалась одним из признаков его эксцентричности.
Я выросла в Ист-Хэмптоне. Мы жили в скромном двухэтажном домике, обитом кедровым сайдингом, который давно уже стал пятнисто-серым. Летом Ист-Хэмптон был воплощением «американской мечты» – семьи, одетые в рубашки поло, катались на лодках под парусом и ели мороженое в вафельных конусах. Я приятельствовала с детьми, которые в августе исчезали за самшитовыми изгородями и больше не давали о себе знать. Зимой казалось, что мы живем на краю земли.
До того, как Синяя Борода купил землю на другой стороне улицы, нашими соседями были старики Пирсоны: сначала двое, потом один, потом их взрослые дети приехали, чтобы продать участок. Самым лучшим в их доме было то, что он был маленьким – настолько, что за ним мы могли видеть берег, поросший желто-зеленой травой, и дивный синий простор озера. За обедом – в годы, последовавшие за преждевременной смертью моего отца от легочной эмболии – моя мать смотрела в окно, пока мы ели. «По крайней мере, у нас есть этот вид», – говорила она.
Моя сестра, Наоми, старше меня на два года, часто рисовала этот вид, сидя в раскладном кресле на заднем дворе Пирсонов. Она рисовала на испорченных холстах, которые мать приносила из магазина художественных товаров, где работала. Поэтому часто небо было расколото трещиной-молнией или испещрено придуманными созвездиями.
Строительство особняка уже началось, когда Наоми снова приехала в дом, который я не покидала. Она заслужила крупную стипендию и уехала в колледж, а я оставалась дома, экономя деньги и катаясь на работу в Стоуни-Брук и обратно. Начальник Наоми в некоммерческой организации, где она работала, плакал, когда увольнял ее, – плакал! Он был вынужден следовать политике своей организации – последним устроился, первым увольняешься, – но не хотел, чтобы она уходила.
Особняк с каждым днем становился все выше, шире и сине́е. Сначала исчез вид из нашего окна, потом утреннее солнце. «Торчит, как больной палец», – повторяла мать каждое утро, глядя в кухонное окно, пока чистила зубы над раковиной. В нашем доме была только одна ванная.
Эштон Адамс – таково было настоящее имя Синей Бороды – прислал нам соседский подарок в ярко-синей коробке для торта. На крышке коробки выпуклыми золотыми буквами была вытиснена наша фамилия, сама коробка была перевязана шелковой синей лентой. На удивление вдумчивый, уникальный подарок от двадцативосьмилетнего миллиардера, сколотившего свое состояние на новейших технологиях. Мы все читали статьи о нем.
Коробка была столь элегантной, что мы не решались даже дотронуться до нее, хотя запах был таким, что перед ним трудно было устоять. Мы все собрались вокруг нее с вилками.
– Дар от врага, – сказала Наоми.
– Он довольно знаменит, – произнесла я скорее как факт, чем как оправдание.
Я взяла на себя честь развязать синюю ленту, позволив ей изящно соскользнуть с коробки – как шелковое белье соскальзывает по гладким ногам. Обвела золотые буквы нашей фамилии кончиком пальца. Я редко видела свою фамилию напечатанной – да и во всех прочих случаях обычно набирала ее сама шрифтом «Таймс Нью Роман» на компьютере.
– Давайте будем помнить, что он – всего лишь орудие, – сказала Наоми.
– Что за жуткая синяя штука у него на лице? – спросила мать. – Она нужна для того, чтобы отвлекать внимание… от остального его лица?
– Это хипстерская заморочка, – объяснила я.
– Это маркетинговый ход, – сказала Наоми.
– Люди одеваются по-разному, – добавила я.
– Но ты не одеваешься по-разному, – возразила мама.
Это была правда. Это был мой недостаток. На работу я носила черные брюки и блузки с абстрактным рисунком, напоминающим картины, висевшие в офисе корпорации. Нет, правда, рубашки, висевшие в моем гардеробе, вполне подходили к бежево-коричневым пятнистым «произведениям искусства», украшавшим лифтовый холл в скучном управлении компании по производству бюджетной одежды, где я занималась черновой работой для отдела маркетинга. Эта работа не имела никакого отношения к моему диплому по английскому языку и литературе.
– Я слышала, что он прожевывает женщин, как жевательную резинку, – сказала моя сестра. Она каким-то образом ухитрялась выглядеть изысканно в примитивно-туземном стиле, хотя и покупала одежду только в магазинах экономкласса. – Жует, жует,
