нее в гостях я играла с крохотным красным алтарем, на котором стояло изображение китайского божества в рамке. Перед ним были разложены вазочка с благовониями, сделанная из металла, похожего на медь, и приношения в виде апельсинов, сигарет «Лаки Страйк» и миниатюрных бутылочек виски «Джонни Уокер Рэд», которые выпускают специально для продажи в самолетах. Это напоминало мне китайскую версию рождественского вертепа.
Наконец я добралась до цветочного магазина, и вид его вызвал у меня грусть и щемящее чувство узнавания. Он располагается на первом этаже трехэтажного кирпичного здания и занимает пространство, сравнимое с гаражом на одну машину. На окне написано: «Цветочный магазин Дин Хо», — по-английски и по-китайски. Но вывеску трудно заметить — окно находится в некотором углублении и всегда темное, будто магазин закрыт, прямо как сегодня.
Хотя мама с тетушкой Хелен выбрали для своего заведения не самое удачное место, дела идут неплохо. В некотором смысле бизнес даже процветает, хотя за все эти годы хозяйки не сделали почти ничего для его развития.
Я открываю дверь, слышу звон колокольчиков и с первого шага окунаюсь в удушающий аромат гардений. Этот запах у меня всегда ассоциировался с похоронами. Здесь очень мало света: единственная флуоресцентная лампа висит над кассой. Именно там находится моя мама — стоит за прилавком на специальной скамеечке для ног. Чтобы видеть, что же происходит по другую сторону прилавка, на нос водружены дешевые очки для чтения.
Мама быстро говорит по телефону на китайском и нетерпеливыми взмахами руки велит мне войти и подождать. Сегодня узел на ее голове выглядит не так, как обычно: она добавила в него пучок накладных волос, который называет «конским хвостом». Это прическа для особых, торжественных случаев.
По отрывистому тону и обилию гневных междометий («Вух-вух-вух!») я догадываюсь, что она спорит на шанхайском, а не на простом мандаринском диалекте. Значит, дело серьезное. Судя по тому, с какой яростью мама набирает числа на калькуляторе, а потом диктует их в трубку тоном судьи, выносящего обвинение, скорее всего, она говорит с поставщиком. Она нажимает на кассе кнопку «Нет покупки», достает из открывшегося ящичка для наличных сложенный чек, резким движением кисти раскрывает его и зачитывает вслух числа.
— Вух-вух-вух! — убеждает моя мать невидимого собеседника.
В ящичке для наличных обычно хранится только мелочь, или, как говорит мама, «мелочь и прочее». Сам кассовый аппарат не работает. Когда мама и тетушка Хелен купили этот магазинчик со всеми его атрибутами, то довольно быстро обнаружили, что как только в сумме платежа встречается цифра 9, аппарат намертво зависает. Однако выбрасывать сломанную кассу не стали. Сохранили, как пояснила мама, «на всякий случай». Если на них нападут грабители, то они смогут поживиться только четырьмя долларами и пригоршней монет, потому что это вся наличность, которая есть в кассе. Настоящую же выручку держат под прилавком, в чайнике, у которого дважды отбивался носик, но оба раза был приклеен обратно. Сам чайник стоит на электрической плитке, у которой нет сетевого шнура. В общем, я думаю, основная идея заключалась в том, что никому в голову не придет грабить магазин ради глотка холодного чая.
Как-то я сказала матери и тетушке Хелен, что налетчики не поверят, что в магазине всего четыре доллара наличными. Мне казалось, что нужно положить в кассу хотя бы еще двадцатку, чтобы уловка выглядела правдоподобной. Но мама решила, что отдавать грабителю такую солидную сумму расточительно. А тетушка Хелен сказала, что из-за страха потерять эти двадцать долларов будет так нервничать, что в конце концов разболеется, и тогда какой толк от этой уловки?
Я была готова подарить им двадцать долларов из собственных денег, чтобы настоять на своей правоте. Но потом задумалась: а зачем? Сейчас, оглядывая магазин, я пришла к выводу, что мама с тетушкой рассуждали по-своему логично. Кому понадобится грабить магазин, если выручки хватит только на покупку билета на автобус, если потребуется смыться от полицейских? Нет, это место само по себе отлично защищено от грабежа.
Все тот же, что и четверть века назад, серый цементный пол, за долгие годы отполированный ногами. Все та же клейкая пленка на прилавке — с бело-зеленой бамбуковой решеткой по бокам и имитацией древесины на столешнице. Даже телефон, по которому разговаривает мама, остался прежним. Это древний черный аппарат с дисковым набором и шнуром в текстильной оплетке, который не сворачивается в спираль и не растягивается. Стены, некогда выкрашенные в цвет лайма, выцвели и покрылись пятнами, а землетрясение 1989 года украсило их сетью трещин. Для картины полного запустения недостает лишь паутины и плесени.
— Хау, хау! — донесся до меня голос матери. Судя по всему, ей удалось договориться с оппонентом.
Наконец она с треском кидает трубку. Хоть мы и не виделись с Рождества, то есть почти месяц, мы не предаемся объятиям и поцелуям, без которых не обходится ни одна встреча с родителями Фила или нашими с мужем друзьями. Вместо приветствия мама выходит из-за прилавка, бормоча:
— Нет, только представь себе! Этот человек решил меня обмануть! Он попытался поднять цену на доставку за срочность. — Она указывает на коробку с проводами, прозрачным целлофаном и листами зеленой вощеной бумаги. — Я не виновата, что он забыл о моем заказе на прошлой неделе.
— И насколько он хотел поднять цену? — спрашиваю я.
— На три доллара! — восклицает она.
Я не перестаю удивляться накалу страстей, которые бушуют в маме даже по таким незначительным поводам.
— Да не обращай внимания, это же пустяки…
— Да я не из-за денег переживаю! — негодует она. — Этот человек решил меня обмануть! Это неправильно. В прошлом месяце он тоже пытался содрать с меня больше…
Она готова перейти к пошаговому описанию минувшей битвы, но в этот момент в дверь заглядывают две хорошо одетые блондинки.
Вы открыты? Кто-нибудь из вас говорит по-английски? — произносит одна, растягивая гласные на техасский манер.
Лицо матери тут же светлеет, и она кивает, делая приглашающий жест:
— Заходите!
— Ох, простите за беспокойство! Мы только хотели спросить, где здесь пекарня, в которой продают печенья с предсказаниями…
Я не успеваю ответить, как лицо мамы снова становится жестким, и она быстро тараторит:
— Не понимать. Не говорить по-английски.
— Зачем ты так? — спрашиваю я, когда посетительницы уходят. — Не знала, что ты так ненавидишь туристов.
— Не туристов, — возражает она. — Та женщина, из пекарни, однажды обошлась со мной очень невежливо. Зачем мне направлять к ней клиентов?
— Как идут дела? — Я решаю сменить тему и увести разговор подальше от долгого рассказа о нехорошей женщине с печеньями.
— Ужасно! — отвечает
