мама и кивает на опись товара, лежащую на прилавке. — Так много работы, что я загоню себя до смерти. Вот, посмотри только, утром мне пришлось делать все это самой!
И я смотрю. Здесь нет современных композиций из гнутых веток или корзин с экзотическими растениями, имеющими витиеватые латинские названия. Мама открывает стеклянную дверцу холодильника, некогда хранившего газировку и пиво.
— Видишь? — Она указывает на полку с бутоньерками из гвоздик, аккуратно выставленных по цветам: белые, розовые и красные. Без всякого сомнения, сегодня вечером нам всем придется приколоть себе их на одежду.
— И вот это. — На второй полке нет свободного места. Там стоят крохотные вазы белого стекла, в каждой — букетик из бутона розы, побега папоротника и тоненькой веточки гипсофилы. Такие букеты обычно дарят пациентам, отправляющимся на диагностическую операцию, когда не знаешь, увидишь ты еще этого человека живым или нет. Моему отцу дарили много таких букетов. И когда он впервые попал в больницу, и позднее, незадолго до смерти.
— Пользуются огромным спросом, — говорит мама. — И вот эти мне тоже пришлось сделать самой. — На этот раз речь идет о содержимом самой нижней полки — шести маленьких цветочных украшениях для стола. — Часть пойдет на сегодняшний ужин. А часть — на банкет по поводу выхода на пенсию, — объясняет мама. И, возможно, из-за того, что я не проявляю достаточного восторга, добавляет: — Для заместителя директора «Уэллс Карго».
Потом она проводит меня по магазину, чтобы показать другие свои изделия. Вдоль стен на пюпитрах расставлены большие похоронные венки.
— А? — произносит мама, ожидая моего вердикта.
Но венки всегда казались мне чудовищно трагичными украшениями — словно спасательные круги, которые сбрасывают в воду слишком поздно.
— Очень красиво, — осторожно говорю я.
А затем она подводит меня к предмету своей особой гордости. В передней части магазина, в единственном месте, которого на несколько часов касаются солнечные лучи, стоят ее «долгосрочные предложения»: филодендроны, фикусы, солерос, который иногда называют «куриными лапками», и миниатюрные мандариновые деревья. Эти растения украшены красными постерами с пожеланиями удачи.
Мама всегда очень гордилась этими пожеланиями. Она никогда не обходится шаблонными формулировками, вроде «Удачи» или «Долголетия и процветания». Все высказывания, записанные яркими золотыми иероглифами, — плоды ее собственного вдохновения и размышлений о жизни и смерти, удаче и надежде. «Первоклассной жизни вашему первенцу», «Двойного счастья молодоженам и тройных благословений молодой семье», «Чтобы деньги хорошо пахли в вашем новом ресторанном бизнесе», «С надеждой на скорое восстановление вашего здоровья».
Мама утверждает, что только благодаря этим пожеланиям в двери цветочного магазина «Дин Хо» все эти годы стучались везение и успех. Я думаю, успехом ей кажется то, что клиенты возвращаются в этот магазин уже более двадцати пяти лет. Вот только эти композиции все меньше нужны юным — сияющим невестам и взволнованным женихам — и все больше тем, кто стареет, болеет и прощается с ушедшими.
Мама хитро улыбается и тянет меня за локоть:
— А теперь я покажу тебе венок, который сделала для тебя.
Сначала эти слова меня настораживают, но потом я понимаю, что она имеет в виду. Мать открывает дверь, и мы проходим в дальнюю комнату. Здесь темно, как в склепе, и я не вижу ни зги, лишь чувствую удушающий запах цветов для похорон. Мама на ощупь находит веревочку и дергает за нее. Комнату заливает резкий свет от голой лампочки, болтающейся на шнуре, который свободно свисает с потолка. Перед моими глазами предстает ужасающе красивое зрелище: ряды сияющих венков из белых гардений и желтых хризантем, красные ленты с прощальными словами свисают с подставок. Как небесные служители в одинаковых одеждах.
Я потрясена тем, сколько сюда вложено труда. Маленькие мамины руки с тонкой, как пергамент, кожей, решительно обрывают ненужные листья, заплетают и прячут острые концы проволоки, вставляют каждый цветок на точно выверенное для него место…
— Вот этот, — говорит она, указывая на венок в середине первого ряда. Он выглядит точно так же, как все остальные. — Он твой. Я сама написала пожелания.
— И что там сказано? — спрашиваю я.
Ее палец медленно двигается по красной ленте, пока она читает формальные китайские иероглифы, которых я не понимаю. Потом мама переводит:
— «Прощай, тетушка. Небесам повезло. От твоей любимой внучатой племянницы Перл Лю Брандт и ее мужа».
— Ой, чуть не забыла! — Я вручаю ей сверток от «Сэма Фука»: — Мистер Хун просил тебе передать.
Мама срывает ленточку и открывает сверток.
В нем лежит около дюжины пачек бумажных денег для духов, которые тетушка, по поверьям, может использовать для взяток, чтобы попасть в китайский рай.
— Не знала, что ты в это веришь, — говорю я. — При чем тут вера? — запальчиво отвечает она. — Это дань уважения. — Потом добавляет уже мягче: — У меня тут сто миллионов долларов.
Ай-ай! Она была хорошей женщиной.
— Ну всё, пришли.!». Я перевожу дух после долгого подъема по лестнице, ведущей к банкетному залу.
— Перл! Фил! Вот и вы! — встречает нас кузина Мэри.
Я не видела ее около двух лет, с тех пор как они с Дугом переехали в Лос-Анджелес. Мы ждем, пока Мэри проберется сквозь толпу. Она бросается к нам, целует меня, потом трет мою щеку, смеясь над тем, что добавила мне румян.
— Потрясающе выглядишь! — сообщает она мне, потом переводит взгляд на Фила. — Правда, вы оба! Просто великолепно.
Мэри сейчас сорок один, она на пол года меня старше. На ней много косметики и накладные ресницы, а ее прическа представляет собой жутковатую конструкцию из кудряшек и мусса для укладки. Боа из чернобурки все время соскальзывает с плеч кузины. Поправив его в третий раз, она хохочет:
— Это рождественский подарок Дуга, такая нелепица!
Мне интересно, почему же она не расстается с этой «нелепицей» даже здесь, в ресторане. Но Мэри, старшему ребенку в двух семьях, всегда хотелось выглядеть самой успешной.
— Дженнифер, Майкл! — кричит она в толпу и щелкает пальцами. — Идите сюда, поздоровайтесь с тетей и дядей.
Она притягивает к себе двух подростков и по очереди сжимает в объятиях каждого:
— Ну, что вы должны сказать?
Дети смотрят на нас с мрачными лицами, что-то бурчат и слегка кланяются.
Дженнифер растолстела, а ее глаза под жирной подводкой кажутся маленькими и жесткими. Верхняя часть ее прически уложена торчащими в разными стороны зубцами, а нижняя вяло свисает вдоль спины. Девочка выглядит так, будто ее только что подвергли электрошоку. Лицо Майкла начало приобретать юношескую угловатость, а подбородок украсился прыщами. Этих детей больше нельзя назвать хорошенькими. Интересно, как я буду думать о
