— Как? — спросила мать. — Разве есть ещё что-то?
— В том-то и дело, — сказал Ланэ с горечью, — в том-то и дело, что есть. Вот она, декларация, которую подписали пять сотрудников нашего института. С ней-то я и приехал сюда.
— Ну, тогда я вас, — сказала мать и встала со стула, — сейчас же проведу к Леону. Он никогда не простит мне этой задержки... Идёмте, я вам дам только переодеться... Господи, да где же эта Марта?
— Постойте, мадам! — Ланэ нетерпеливо и досадливо махнул рукой— Никакого удовольствия ему эта декларация доставить не может, до завтра я ещё могу ждать... Ну, а там уж... — Он зябко передёрнул плечами.
Через час Ланэ, чисто вымытый, переодетый во всё сухое и даже побритый, сидел за столом и пил кофе, пыхтя и отдуваясь от удовольствия.
— Так что же это за декларация? — спросила мать, когда Ланэ выпил пять чашек и отказался от шестой. Он отодвинул чашку и откинулся на спинку кресла.
— Погодите, — сказал он вдруг неожиданно сонным голосом и опустил на мгновение серые веки. — Погодите, я вам сейчас прочту.
Мать посмотрела на него.
Он сидел, опустив глаза, и дремал. Голова и грудь его вздрагивала равномерными толчками.
— Да вы спите! — ужаснулась мать. — Ланэ! Ланэ! Ну вот, слава Богу, он заснул! Идёмте, я проведу вас в гостиную, там есть диван, вы же совсем разомлели с дороги... Ланэ! Господин Ланэ!
— С... сейчас прочту, — повторил Ланэ, не поднимая головы, и глаза его были по-прежнему закрыты. — Сейчас... сейчас... Одну минуту...
— Ну вот! — сказала мать.
— Одну минуту! — повторил Ланэ и вдруг быстро поднял голову Декларация! — вспомнил он и вытащил из кармана большое, толстое портмоне. Открыл его и вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.
Декларация была напечатана на машинке, на обеих сторонах листа.
— Слушайте, — сказал он и начал читать:
«Мы, сотрудники Международного института антропологии и предыстории, считаем своим долгом ныне довести до сведения учёных организаций, научной общественности, а также всех интересующихся нашей наукой, что мы порываем всякие связи с научным руководством института в лице профессора Мезонье и с группой сотрудников, поддерживающей наперекор науке и здравому смыслу псевдонаучные теории о едином происхождении и путях развития человека».
— Боже! — воскликнула мать.
— «Вся многолетняя деятельность профессора Мезонье и его школы, продолжал читать Ланэ, — заключается в отстаивании антинаучной концепции о единстве происхождения человека, а также о переходе низших ископаемых расовых единиц в высшие, вплоть до современного Homo sapiens. При ближайшем же рассмотрении эта антинаучная теория является замаскированной пропагандой теории большевизма, ибо в ней нельзя не увидеть попытки умалить роль расы и тем самым безоговорочно признать полное равенство и биологическую равноценность всех существующих народностей, вне зависимости от вопросов крови и их исторических судеб, что, кстати сказать, в корне подрывает мировую систему колоний, подмандатных территорий и протекторатов.
Особенно недопустимым представляется нам умаление ведущей роли великой белой расы и злобные выходки против учёных, пытающихся во весь рост поставить наболевший вопрос о расовой дифференциации отдельных представителей ископаемого человека и попытку проследить их судьбу в уже вполне историческое время.
С археологической стороны взгляды профессора Мезонье восходят к грубо материалистической концепции французского учёного Мортилье, с социальной же — прямо к коммунистическим взглядам английского исследователя Моргана и далее, по прямой линии, к одному из основоположников марксизма — Фридриху Энгельсу.
Таким образом, борьба с ядовитой продукцией профессора Мезонье и его школки (кстати, во многом поддерживаемой в Советской России, что является особенно показательным для правильной политической оценки её роли в свете современных событий) должна отныне стать во главе угла работы нашего института.
Повторяем ещё раз: нас совершенно зря называют только антикоммунистами, — истина заключается в том, что отныне коммунизм и коммунисты будут только первым и главным объектом нападения нашего института, но так же энергично и последовательно мы будем бороться против любой формы демократии и демократизма и даже против простого либерализма одним словом, против всякого учения или государственного строя, который кладёт в основу безоговорочное признание равенства одного человека другому, минуя расовые и биологические различия».
— Уф! — Ланэ перевёл дыхание и посмотрел на мать.
— Боже мой! — сказала мать. — И вы с этой бумагой... Ланэ, Ланэ... Неужели тут стоит и ваша подпись?
Ланэ многообещающе поднял кверху руку с короткими мясистыми пальцами.
— Подождите, это только начало, главное ещё впереди... Я пропущу кусок и перейду к главному... Вот, слушайте...
«Желая доказать свою абсурдную, но преследующую самые осязаемые цели политической пропаганды теорию, а также завоевать себе определённое место в научном мире, профессор Мезонье вместе с группой своих учеников (здесь оставлено пустое место, фамилии будут поставлены потом, — объяснил Ланэ), профессор Мезонье совершил ряд подлогов, в своё время уже отмеченных в журнале „Фольк унд расе“».
— Как? — вскочила мать. — Они смеют писать о...
— Постойте же, постойте, вот главное: «Автор этой статьи... — Ланэ поглядел на мать и перескочил через строчку, — будучи в тысяча девятьсот двадцать четвёртом году препаратором института, имел случай убедиться в искусственном приготовлении целой серии костных фрагментов и даже целых черепов, соответствующих по номенклатуре профессора Мезонье видам Neoantropus Messonie, Neopitecantropus и Homo Indonesia erectus Mortilie. Эта операция производилась посредством длительной обработки черепов слабым раствором различных кислот с целью их декальцинации. Последующее за этим столкновение...» — Тут Ланэ опять посмотрел на мать и пропустил несколько строк.
— Что такое? — закричала мать. — Читайте же, читайте всё!
— Я всё и читаю, но некоторые места просто не дописаны... — сказал Ланэ. — Но вот самый конец:
«Таким образом, домыслы профессора Мезонье сделаны на основании костного материала, во-первых, обнаруженного в разных геологических слоях и только впоследствии сведённых в одно целое, по примеру находки так называемого пильтдаунского человека, представляющей, как известно, смешение обезьяньих и человеческих частей черепа, к тому же найденных при неизвестных обстоятельствах; во-вторых, на черепах, искусственно деформированных в определённых направлениях, с целью достигнуть определённой картины; в-третьих, на основании материала, не имеющего никакой научной ценности ввиду полной неясности всего, что относится к обстоятельствам его находки. Понятно, что, по-разному группируя этот анонимный, недостоверный, а то и просто фальсифицированный материал, профессор Мезонье, сохраняя вид научной добросовестности и беспристрастности, мог доказать всё, что ему угодно.
Выступая с таким разоблачением, мы имеем в виду в самое ближайшее время осветить в научной печати всё, что касается метода работ профессора Мезонье в области предыстории, и вместе с тем размежевать и выделить то действительно ценное в работе института, что было проделано штатом научных сотрудников без ведома его научного руководителя».
— Боже мой! — сказала мать с тихим ужасом. — Да что же это такое? И как вы смели, как вы смели, Ланэ, подписать эту бумагу?
— Я? — Ланэ усмехнулся, но лицо его было искажено, как от сильного отвращения. — Если бы только я, мадам, то обо мне и разговору не было бы. Известно, Ланэ — трус, Ланэ — шкурник, Ланэ — Калибан. Но вот под этой платформой подписались даже те непорочнейшие, что находятся в подвалах гестапо.
— Но ведь это... это... — мать задыхалась, лицо её было покрыто красными пятнами. (Я заметил: в эту минуту крайнего душевного и даже физического напряжения все её движения приобрели угловатость и обрывистость движений отца.) — Показать Леону эту декларацию — всё равно что пойти взять нож и всадить ему в горло... Вы знаете, как он дорожит своим честным именем, — и вот... И потом большевики... Но при чём тут большевики? Какое ему дело до этих большевиков!.. Нет, это... Боже мой, Боже мой!.. Да нет, это невозможно, это же совершенно невозможно, Ланэ!
— Невозможно? — усмехнулся Ланэ. — Нет, всё возможно, как есть всё возможно, дорогая мадам Мезонье! Я теперь не вижу предела для человеческих возможностей. Они же бедны людьми, страшно бедны, у них есть в избытке только пушечное мясо, всё остальное бежит от них как от проказы.
— Не говорите так громко, Ланэ, — попросила мать, — ведь там Курцер...
— Курцер! — усмехнулся Ланэ. — Почему вы думаете, что то, что я говорю, почему-либо неприятно Курцеру? Он только говорит одним языком, а я — другим, но всё равно цель-то у нас одна.
