всю глотку, вспугивая птиц.
Крик резко оборвался. Лица обмякли, головы повисли обессилено. В открывшиеся рты падал снег. Они не отрываясь смотрели вверх, как в большой глаз, гипнотизирующий, вращающийся в обратную сторону до тошноты, пока в карусели медленно затихало движение.
Сбитый криками лист бесшумно спускался и, спускаясь, отражался в воспаленных глазах плешивой собаки, что смирно сидела под снегом, на уважительном расстоянии. Они одновременно посмотрели на собаку, а она на них не смотрела, она смотрела прямо перед собой, но было ясно, что думает только о них, о возможности еды и не перестает еще надеяться. Ленка скривилась, как от боли.
– Вроде мы еще не пьяные, а орем на весь город.
– Как в «Алисе в Зазеркалье», – кивнула Катя. – Напьемся вечером, а орем сейчас, – голос звучал неуверенно, но она говорила то, что сказала бы в такой ситуации, в любую из их многочисленных встреч.
Ленка достала из кармана пачку, вытряхнула две сигареты, молча протянула зажигалку. Катя заметила, что у Ленки руки не дрожат, – у самой дрожали. В своей шубе она замерзла сильнее. Пепел опадал вниз и плыл, закручивался в водоворотиках.
– Давай что-нибудь купим ей, а, Лен? Я не могу так. Ждет ведь.
Они посмотрели на собаку. Докурив, пошли по дорожке, но все торговые точки парка были закрыты – поздняя осень, они ходили от одного знакомого местечка к другому, и нигде ничего не было, а потом и собака пропала из виду. Устала таскаться за ними.
Катя отворачивалась, но было видно, что она плачет, Ленка обняла ее, задрала голову и сказала:
– Смотри, на небе ветер. Как облака несутся. Что же будет, что же будет дальше, а? Наверно, град. Посмотри, такой цвет у тучи, точно град будет. Интересно, что же будет?
– Может, старость, а? – промямлила Катя.
Эта мысль понравилась Ленке.
– Когда я буду старая, – сказала она, – у меня будет своя квартира и я буду ее сдавать идиотке.
– А сама где будешь жить?
– А? В богадельне.
Они вяло усмехнулись, но очень скоро развеселились снова: им, оказалось, непременно нужно поесть мороженого в кафе, за встречу.
Парковые кафе наглухо забиты, в уличных мороженое только в пачках. Наконец повезло, нашли уголок в захудалом гастрономе, не переоборудованном, кажется, еще с советских времен. Так называемый кафетерий – возле прилавка два столика, рай алкаша. По полу бегали мелкие тараканы, но зато было тепло.
Мороженое плавало в пластмассовых вазочках с подпалинами. В мороженом плавали кристаллики замерзшей воды. Им это нравилось. Как в детстве, когда, тайком от родителей, в таких же местах, зимой, они быстро-быстро глотали мороженое, чтобы заболеть вместе и валяться, читать книги вместе.
– У вас есть пепельницы? – спросила Ленка у продавщицы.
Катя поморщилась, ей надоел вкус дыма во рту, ей хотелось быть как ребенок с мороженым. Ей не нравилось, что Ленка столько курит. Промолчала.
– У нас не курят, – отрезала продавщица.
Стучало. Увлекательно стучали сердца, ложечка – о вазочку, а зубы – в ознобе, и в такт стучали каблуки домохозяек, зашедших купить хлеба, и часы на стене, и костяшки негнущихся пальцев, и градины за окном, и веки – смыкаясь и размыкаясь.
Влажный холод проникал к костному мозгу, они расслабились, позволяя себе мерзнуть; сумрак летал вокруг сгустками, кому-то в стакан лили разбавленный томатный сок, небольшая группа не связанных между собою людей зашла укрыться от града, женщину передернуло при виде таракана, ползущего по пирожному, а потом у нее начался приступ и она упала, но им было слишком спокойно, а в ушах слишком гудело, так что они не заметили, как и остальные.
Позже они сорвались с мест, пошли в серый город, под осадки.
По скользким улицам, вечно за угол или в переулок, где грудами – мусор; под арку и снова на улицу, заходя по пути в магазины, в которых зрачок не ловит ничего, кроме теплого желтого света, стекла. Где сладкий гомон. Громко смеялись нелепым мужским трусам, зеленой футболке за 199 долларов, не стесняясь грустных враждебных продавщиц. Покупали мягкие от жира пирожки у бабульки. Не размыкая рук, как идущие на первую линейку первоклассницы. Промочили ноги. Им было хорошо говорить.
Домой вернулись продрогшие, мокрые волосы – как змеи, с них текла вода.
– Тепло…
– Да, ух, да, тепло, полезли под одеяло.
– Полезли, кстати, ты намекала, у тебя что-то выпить есть, сейчас самое время.
– Есть водка, половина, нет, здесь даже больше, есть сок, можно смешивать, можно нет.
На раскладном диване, который Катя еще никогда не видела сложенным (Ленка с Игорем вечно валялись на нем и не стесняясь целовались), они вдвоем спрятались в одеяле, съежились, дрожа, но не выпуская стаканов с разбавленной водкой из рук.
– За усталость, – шепнула Ленка.
– За усталость.
Включили телек. Стаканы наполнили заново.
– Ребенков нам надо, вот что. И тебе, и мне. А то загнием мы… Сгнием… Только от кого бы? У тебя, правда, этот, Вадим… Но от него не рожай, он не подходит.
– Куда тебе! Ребенков еще. Ты пей, пей. За нас с тобой. И мне куда. Пожить надо сначала. Выдумала… Ребенков.
– Я о жизни говорю! Сама говорила – нам двадцать один год. Это, скоро. Только их кормить надо, этих детей, – зевнула, глотнула. – Почему бы не жить просто… Не есть… Не хотеть… Жить лучше не получается, почему бы не жить просто… Жить не получается. А второй раз я не смогу…
– Ты что, рехнулась, блядь, идиотка!!! Второй раз! Вообще съехала? Как ты можешь даже так думать, как ты можешь мне говорить! У меня голова раскалывается от этого, мне плохо станет! …Я только забыла, у меня только настроение исправилось… Ты нужна, неужели ты не понимаешь?
– Уже и тебе плохо. Да перестань ты каналы менять, оставь хоть один! Любой! Брось пульт! – она выхватила у Кати пульт, засунула под одеяло, откинулась назад, и глаза опять стали глубже, чем нужно. – Стакан бери, давай. Давай, за остальных. Про Натку Соловей знаешь?
– Да, она замуж вышла.
– Устаревшие сведения, разбежались уже.
– Да ты что?
– Родила и развелась. А я все равно ей завидую. Свадьба, цветы… ты подумай… дитя… Ну а потом уже, это такое дело. Я думаю, так даже лучше – замужем побыть и развестись. Ребенок есть, и никто над душой не висит.
– Да уж, лучше не придумаешь. Как твоя маман? – поздно прикусила язык. Но Ленка восприняла нормально.
– Моя матушка просто идиотка, мы бы все то время могли быть счастливы с ней, если бы она не была такой прибабацаной, а денег нам хватало… Смотри, кино! Давай смотреть это кино? Ой… – она потеплее укуталась. – Хо-холодина.
