реакцию. — И что, ты даже не рассмеешься? Мне самому-то это кажется смешным. А тебе? — Ланс потянулся, чтобы похлопать ее по руке, но она инстинктивно отпрянула от него. — Эй, в чем дело? О, только не говори мне… Ты мне не доверяешь. Ты что, такая же, как она? После того, что ты сделала и чего я точно не делал, ты считаешь, что я заслуживаю такого обращения?
Рут надолго затихла, не в силах заставить свои губы двигаться. Наконец она произнесла надтреснутым голосом:
— Я тебе доверяю.
— Да? — Ланс снова похлопал ее по руке, только на этот раз она так глупо не дергалась. Он продолжил говорить усталым, но очень убедительным тоном: — Слушай, я не буду на тебя кричать и все такое, ладно? Так что расслабься. Ладно? Эй, я спросил: ладно?
— Ладно.
— Ну-ка улыбнись.
Она заставила губы раздвинуться.
— Вот она, улыбка! Ой, снова исчезла! — Он взял сигарету и постучал ею о портсигар. — Ну что, мы с тобой снова друзья? — Ланс протянул руку, чтобы она ее пожала. — Вот и хорошо. Было бы ужасно, если бы мы не были друзьями, мы же соседи.
Она улыбнулась ему, и на этот раз улыбка получилась естественной. Она попыталась вдохнуть через заложенный нос.
— А раз мы соседи, то должны помогать друг другу, а не обвинять невинных людей в плохих поступках…
Рут кивнула и вдруг поняла, что у нее все еще сжаты пальцы на ногах. Она постаралась расслабиться. Скоро это закончится. Рут видела, что под его глазами залегли темные круги и от носа ко рту пролегли глубокие складки. Смешно. Теперь он казался ей намного старше, чем раньше, и уже совсем не красивым. А потом она поняла, что это потому, что больше его не любила. Надо же, как странно! Она-то думала, что это была любовь, но ошибалась. Любовь не могла пройти, потому что была навсегда.
— Ну что, теперь ты знаешь, как на самом деле делаются дети, да?
Рут перестала дышать и наклонила голову.
— Так знаешь или нет?
Она быстро кивнула.
— Как? Расскажи.
Рут заерзала, ее мысли вихрем заметались в голове. Вспомнились ужасные картинки: коричневая сосиска, из которой брызжет желтая горчица. Она знала такие слова, как «пенис», «сперма» и «вагина», но как отважиться их произнести? Тогда эта мерзкая картинка придет им обоим на ум.
— Ты сам знаешь, — пискнула она.
Он строго смотрел на нее, как будто видел ее насквозь.
— Да, — наконец произнес он. — Я знаю.
Он замолк на несколько секунд, потом заговорил более дружелюбно:
— Нет, ну какая же ты была дуреха! Дети через туалетное сиденье, боже!
Рут не поднимала головы, но отважилась поднять на него взгляд. Он улыбался.
— Надеюсь, ты в свое время лучше объяснишь своим детям, откуда берется жизнь? Туалетное сиденье? Моча?
Рут захихикала.
— Ха! Я знал, что ты можешь смеяться. — Он пощекотал ее пальцем под мышкой. Она вежливо взвизгнула. Он пощекотал снова, палец опустился вниз, прошелся по ребрам, и она вся сжалась в ответ. Вдруг его вторая рука оказалась у второй ее подмышки, и Рут захохотала, беспомощная, слишком испуганная, чтобы просить его остановиться. Он щекотал ей спину и живот, а она сжалась в комок и упала на ковер, заходясь ужасным смехом и задыхаясь.
— Тебе многое кажется смешным, да? — Он водил пальцами вверх и вниз по ее ребрам, словно они были струнами. — Да, я теперь это понимаю. Ты рассказала обо всем своим подружкам? «Ха-ха! Я чуть не посадила того парня в тюрьму!»
Она хотела крикнуть: «Нет! Остановись! Прекрати!» — но так смеялась, что не могла вдохнуть достаточно воздуха, не могла управлять ногами и руками. У нее задралась юбка, но она не могла ее поправить. Ее руки были как у куклы на ниточках: дергались к тому месту, за которое он ее щипал, стараясь защититься от его пальцев, которые шарили везде: по ее животу, по груди, по попе. Из глаз лились слезы. Он щипал ее за соски.
— Ты всего лишь маленькая девочка, — с придыханием говорил он. — У тебя и сисек даже нет. Зачем мне с тобой возиться? Черт, да готов поклясться, что у тебя даже волос внизу еще нет… — И только когда обе его руки двинулись вниз, чтобы стянуть с нее трусики в цветочек, к ней вернулся голос, и она завизжала. Снова и снова из ее груди вырывался резкий, неистовый звук, который непонятно как там образовывался. Казалось, что в ней прорвалось на волю другое, новое существо.
— Эй! Эй! — воскликнул он и поднял руки так, словно его грабили. — Ты что творишь? Возьми себя в руки… Да успокойся ты ради всего святого!
Рут продолжала кричать как сирена, отъезжая на попе прочь от него, натягивая трусики и поправляя платье.
— Я не причиню тебе вреда. Я не причиню тебе вреда. — Он повторял это до тех пор, пока вместо криков не стали раздаваться всхлипы и сипы. А потом она стала просто часто дышать.
Он с неверием покачал головой.
— Мне что-то кажется или ты хохотала всего минуту назад? То мы с тобой веселимся, то вдруг ты ведешь себя так, словно, ну, не знаю, сама скажи как? — И он прищурился, глядя на нее в упор. — Сдается мне, что у тебя, кажется, есть одна очень большая проблема. В твоей голове внезапно появляется дурацкая мысль, будто люди делают тебе что-то плохое, и, не успев разобраться, ты уже обвиняешь их и ведешь себя так, что вокруг тебя все рушится. Ты же так делаешь?
Рут встала. У нее тряслись ноги.
— Я пойду, — прошептала она. Ее ноги совсем не слушались.
— Никуда ты не пойдешь, пока не пообещаешь не распускать чертовы лживые слухи. Ты меня поняла? — Он подошел к ней. — Не смей говорить, что я сделал с тобой то, чего я не делал! Потому что если ты это сделаешь, я так разозлюсь, что заставлю тебя об этом горько пожалеть. Ты меня поняла?
Она кивнула.
Он с отвращением выдохнул носом.
— Убирайся отсюда! Пошла вон!
В тот вечер она попыталась рассказать матери о том, что произошло.
— Мам? Мне страшно.
— Почему бояться? — Лу Лин гладила, и в комнате стоял запах утюга и пара.
— Этот мужчина, Ланс, был очень груб со мной…
Мать нахмурилась и заговорила по-китайски:
— Это потому, что ты всегда к нему лезешь. Ты думаешь, он хочет с тобой играть? Не хочет! Ну почему ты всегда устраиваешь неприятности!
Рут затошнило. Мать зачастую видела опасность там, где ее не
