Вот Вам сюрприз! Перевез больного к себе и начиняю теперь его всякою дрянью. Надо бы в Крым, но нет денег.
Билибин писал мне, что он читал где-то, будто я еду в Киев ставить своего «Иванова»*. Да, недоставало, чтобы я скакал по городам ставить свои пьесы. Они мне и в столицах опротивели. Вернее всего, что летом я поеду на воды на Кавказ, где открою лавочку и буду лечить минеральную публику.
Ну, будьте здоровы, поезжайте к себе на дачу, веселитесь и не унывайте. Поклон Прасковье Никифоровне и Феде. Написал бы Вам еще, да мне еще пять писем писать, в том числе Суворину, которому я давно уже не писал.
Настроение у меня гнусное.
Ваш А. Чехов.
Чехову Ал. П., 11 апреля 1889*
632. Ал. П. ЧЕХОВУ
11 апреля 1889 г. Москва.
11 апр.
Новый Виктор Крылов!
Не писал я тебе так долго просто из нерешительности. Мне не хотелось сообщать тебе одну неприятную новость. На горизонте появились тучки; будет гроза или нет — ведомо богу. Дело в том, что наш Косой* около 25 марта заболел брюшным тифом, формою легкою, но осложнившеюся легочным процессом. На правой стороне зловещее притупление и слышны хрипы. Перевез Косого к себе и лечу. Сегодня был консилиум, решивший так: болезнь серьезная, но определенного предсказания ставить нельзя. Всё от бога.
Надо бы в Крым, да нет паспорта и денег.
Ты написал пьесу?* Если хочешь знать о ней мнение, имеющее ценность, то дай ее прочесть Суворину. Сегодня я напишу ему о твоей пьесе*, а ты не ломайся и снеси. Не отдавай в цензуру, прежде чем не сделаешь поправок, какие сделаешь непременно, если поговоришь с опытными людьми. Одного Суворина совершенно достаточно. Мой совет: в пьесе старайся быть оригинальным и по возможности умным, но не бойся показаться глупым; нужно вольнодумство, а только тот вольнодумец, кто не боится писать глупостей. Не зализывай, не шлифуй, а будь неуклюж и дерзок. Краткость — сестра таланта. Памятуй кстати, что любовные объяснения, измены жен и мужей, вдовьи, сиротские и всякие другие слезы давно уже описаны. Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать. А главное — папаше и мамаше кушать нада. Пиши. Мухи воздух очищают, а пьесы очищают нравы.
Твоим капитанам Кукам и Наталье Александровне мой сердечный привет. Очень жалею, что я не могу и не мог к праздникам сделать для них что-нибудь приятное. У меня странная судьба. Проживаю я 300 в месяц, не злой человек, но ничего не делаю приятного ни для себя, ни для других.
Будь здрав.
Tuus magister bonus
Antonius XIII[14].
Суворину А. С., 11 апреля 1889*
633. А. С. СУВОРИНУ
11 апреля 1889 г. Москва.
11 апреля.
Ваше Превосходительство! Князю Потемкину живется не так весело, как кажется это Щеглову, Вам и прочим его завистникам. Судите сами. Художника* я перевез к себе. Сегодня позвал к себе на подмогу двух опытных и понимающих коллег и составил с ними консилиум, который остановился на конечном заключении, что у художника брюшной тиф, осложнившийся легочным процессом, сиречь чахоткою, с чем и поздравьте меня.
Что делать? Ехать с больным в теплые края? Хорошо, поеду. Но где те теплые края, где не спрашивают паспорта и где можно прожить с больным без риска залезть в невылазные долги? О Марк Аврелий Антонин! О Епиктет! Я знаю, что это не несчастье, а только мое мнение; я знаю, что потерять художника значит возвратить художника, но ведь я больше Потемкин, чем философ*, и решительно неспособен дерзко глядеть в глаза рока, когда в душе нет этой самой дерзости.
Вчера было заседание. Выбирали Боборыкина, но благодаря петербургским 36 голосам пересилил Майков*. Описать заседание нельзя, можно его только сыграть не сцене. Майков большой осел, которого били и который не стал от этого умнее. Было что-то странное, несуразное и донельзя не европейское, когда Майков, гофмейстер, тайный советник и старик, в ответ на крики: «Долой! Не нужно! Тшш! Пшш! Не желаем!», вместо того чтоб плюнуть и уйти домой спать, униженно моргал глазками и говорил: «Я отказался от председательства, но я, господа, беру свои слова назад… я хочу быть председателем»… Дело в том, что, когда его выбрали, он вдруг заявил, что не желает быть председателем; когда все обрадовались, он, видя, что его не просят взять свой отказ назад, сам отказался от своих слов… Такая чепуха! Язвительных слов был сказан миллион.
Почему приятно быть председателем? Почему приятно уязвить своего соседа? Почему так интересно уличать другого в ошибках? Все эти сладости я охотно бы променял на возможность уехать в степь, которая мне вчера снилась.
У Вас есть сын Михаил Алексеевич. Поклонитесь ему и скажите, что у меня есть одна знакомая барыня*, умная, очень грамотная, бойкая, деловая, годная и в юрисконсульты, и в гофмаклеры, прошедшая огонь, воду и медные трубы. Если у Михаила Алексеевича будет вакансия на одной из южных дорог, то не даст ли он мне знать? Этой барыне я кое-чем обязан (не воспоминаниями и не сладкими минутами), и хотелось бы мне найти ей место, о котором она просила. За деловитость я ручаюсь, за денежную порядочность тоже. Адрес барыни у меня.
У меня есть брат Александр. Сей человек на днях признался мне в письме, что Ваши и мои лавры не дают ему спать. Он написал пьесу*. Если у Вас с ним будет разговор насчет этой пьесы, то, в случае, если она Вам не понравится, не разочаровывайте сразу, а постепенно. Упадет духом и, чего доброго, опять начнет галлюцинировать. Писать пьесы для него не вредно.
Немирович-Данченко говорил, что пошлет Вам отчет о заседании*.
В «Новостях дня» о «Журавле в небе», новой пьесе Щеглова, было напечатано*. Третьего дня я опять читал в «Новом времени» о своем «Предложении»*.
Издайте «Поучение Владимира Мономаха». Томик «Дешевой библиотеки» с двумя текстами — славянским и русским, а в конце примечания. Издайте и «Слово о полку Игореве» — это как учебное пособие. Издайте «Домострой».
Анне Ивановне, Настюше и Боре, а также другу Ашинова* и о. Паисия А. А. Суворину мой сердечный привет и пожелание всего хорошего. Имею честь пребыть во всей своей светлости
Потемкин.
А венелевые «Рассказы»?* Велите мне кстати прислать и штук десять «Сумерек», купно с «Медеей».
На днях я лечил Верочку Мамышеву. За лечение возьму у Вульфа*, года через 2–3.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 12 апреля 1889*
634. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
12 апреля 1889 г. Москва.
12 апрель.
Здравствуйте, капитан! Моя мать сказала, что и «Дачный муж» и «Предложение» провалятся непременно, так как Вы ставите их под 13 число. Но я убежден, что Ваш режиссерский гений победил примету и что Вы вышли победителем. Только, душа моя, какой Вы дятел! Вы чуть ли не с самого октября долбите во всех газетах ежедневно про мое «Предложение»*! Зачем это? Про маленькое нельзя писать много, надо быть скромным и не давать своему имени мелькать, как пузыри в луже.
Значит, мое «Предложение» на казенной сцене уж не пойдет*. Делайте с ним, что хотите. Чем чаще будете ставить, тем, конечно, лучше, ибо прибыльнее. Для казны придется написать что-нибудь другое. Если новый водевиль (для казны) удастся, то посвящу его Вам.
Что Вы теперь пишете? Пишите, голубчик, не ленитесь и не унывайте.
Билибин писал мне, что Вы часто видаетесь с ним*. Он милый человек, но немножко сухарь и немножко чиновник. Он очень порядочен и, в чем я убежден уже давно, талантлив. Талант у него большой, но знания жизни ни на грош, а где нет знания, там нет и смелости. Держу пари на бутылку шампанского, что Вы уже пророчили ему, что из него выйдет первый русский водевилист*. Вы очень добрый и щедрый человек, но не желайте ему этого и своим театрально-писательским авторитетом не укрепляйте в нем его водевильных надежд. Он хороший фельетонист; его слабость — французисто-водевильный, иногда даже б<…> тон. Если же он примется родить цитварных ребят*, то уж ему во веки веков не отделаться от этого тона, и фельетонисту придется петь вечную память. Внушайте ему стиль строгий и чувства возвышенные, а водевиль не уйдет.
Мой брат-художник болен серьезно. Мой горизонт заволочен очень нехорошими тучами.
