в тоннеле!
– Во-первых, я вам, гражданка Говердовская, не товарищ! Во-вторых, вы же знаете, что офицерам и служащим Бамлага запрещено использовать в личных целях труд военнопленных.
Сталина усмехается.
Зэки и зэчки работали на огородах, обшивали и обстирывали семьи офицеров, убирались в домах, кололи дрова и топили печки. У больших начальников были свои личные повара и парикмахеры. Мастера, отобранные из заключенных.
Летёха, которого нам следует уже называть Старлеем, продолжает дознание, порученное не кем-нибудь, а самим командиром Бамлага Френкелем!
Тут нельзя ударить лицом в грязь.
Тут надо применить всё накопленное и познанное за годы псарни.
Так называли почетную службу в рядах НКВД, а потом и эмвэдовскую. Псарня она и после реформы осталась псарней.
– Гражданка Говердовская! Прошу четко отвечать на поставленные вопросы, а не рассказывать про то, как вы ударно трудились на стройке. Вы про свои достижения успели красочно доложить с трибуны! Цветочки на клумбах, покрашенные полы в бараках и фонтанчики на портале. Когда и при каких обстоятельствах вы вступили в половые отношения с японским самураем Саньямой?!
– Ни в какие отношения я с ним не вступала!
Летёха задумчиво барабанит пальцами по столу, смотрит в мутное окошко и кладет на край стола пистолет. Достал его из кобуры. Известный всем прием. Сейчас наступит момент истины. Кто кого? Или подозреваемая начнет давать нужные следователю показания, или…
Что – или?
Василий встает и закрывает дверь кабинета на щеколду. Возвращаясь, пинком вышибает табуретку из-под Сталины. Говердовская падает на спину. Руки у нее за спиною скованы наручниками. Летёха прыгает на арестованную. Рвет пуговички на вороте гимнастерки и с вожделением достает груди Сталины. Играет ими, пробует дотянуться губами.
А Сталина, странно, не сопротивляется.
– Может, и лейтенантику залетному не давала? А если я сейчас проверю?
Расстегивает галифе, пробует раздвинуть ноги Сталины. Сталина поддается. Кажется, даже начинает слегка постанывать. Тем самым усыпляет бдительность Василия-страдальца. Она давно видела, что нравится Летёхе.
Сталина крупная и сильная молодая женщина. Она понимает, что кричать бесполезно. Никто не посмеет зайти в кабинет следователя во время допроса.
Она как бы затевает любовную игру.
А потом, изловчившись, коленом бьет Василия в пах.
Со стоном отваливается Старлей. Или тут все-таки – еще Летёха?
Старлей не позволил бы так провести себя.
Говердовская вскакивает на ноги.
– Расстегни наручники, говнюк! Связанную бабу взять не можешь. А еще туда же – в следаки! «Расскажите, как вы были завербованы японской разведкой…»
Она передразнивает Летёху.
– Я тебе сейчас оформлю нападение на следователя во время допроса! – визжит Летёха. – Еще пятерик получишь!
– Ничего ты не оформишь, – спокойно говорит Говердовская, – потому что я всем расскажу, что ты не смог со мной, связанной, справиться. Мужик – через жопу вжик! Развязывай руки. Подпишу все твои фантазии. Кроме эротических. А изнасиловать и калечить себя не дам. Я беременная. Прошу занести в протокол допроса. Официально.
Василий наконец успокоился, ширинку застегнул.
В удивлении пучит черненькие глазенки-пуговки на Сталину:
– Откуда ты знаешь – беременная? Ветром, что ли, надуло?
– Не грусти, Васёк! И не отчаивайся сильно. Не от японского самурая. От советского офицера-орденоносца Константина Яркова, вернувшегося с войны!
– Тю… Так ты же только вчера с ним снюхалась! Отправлю на освидетельствование!
– Отправляй не отправляй… Женщина сама знает, когда она залетела. И еще запомни, Вася! Это ты к шалашовкам из четвертого барака бегаешь. Как кобель к сучкам. А у нормальных людей и любовь бывает!
Говердовская насмешливо смотрит на своего неудачливого воздыхателя.
Василий наконец расстегивает наручники на ее запястьях.
Сталина потирает кисти рук и застегивает воротник гимнастерки:
– Медицина тут ни при чем. Пиши: «Выполняя постановление товарища Берии об улучшении условий содержания заключенных в местах ИТЛ, подследственная Говердовская переусердствовала и обнаружила ненужный либерализм…» Поправь: «не обнаружила», а «проявила»! «Оборудовала цветочные клумбы, разбила фонтаны, чем способствовало ослаблению порядка в исправительно-трудовом лагерном пункте и нарушению трудовой дисциплины. К дневной пайке добавляла кружку молока ударницам скального фронта. На территории лагерного пункта действовал женсовет, который решал общие вопросы содержания бараков. Игра в демократию привела к тому, что совет лагеря начал заменять инструкции и общие установки режима, разработанные Народным комиссариатом внутренних дел для ИТЛ». Записал?!
Василий не успевает строчить. А ведь он даже и не знал, как подобраться к щекотливому вопросу. Френкель особо настаивал на пункте: враждебное и пагубное попустительство врагам народа.
Вот это баба! Ах, как жалко, что не те она песенки пела! Сталина как будто слышит мысли следователя:
– Френкель заказал? Небось не понравилась моя песня? Пиши. «Песню “Сиреневый туман” пели у костра тоннельщицы из второй фаланги. Кто конкретно – фамилии не запомнила. Запевала Анастасия Костикова, бригадир. Она погибла в штольне два месяца назад».
– А вот эти, конкретно, слова откуда в песне взялись?
Василий читает по подготовленной бумажке:
Остались позади все встречи, расставанья,Остались позади тюремные года.Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане,Лишь светит, как маяк, Полярная звезда.
Сталина пожимает плечами:
– Думаю, что сами зэчки досочинили.
На самом деле, мы хорошо помним, что песня пришла к Сталине Говердовской ниоткуда. Она пришла к ней из будущего.
Песню вложил в ее уста, как писали в старинных романах, автор. Он тогда еще не знал, что «Сиреневый туман» сослужит недобрую службу в судьбе его главной героини.
Эх, эх!
Знал бы, как говорится, соломки подстелил.
И Сталина спела бы «Марш женских бригад» композитора Дунаевского. На слова все того же Лебедева-Кумача.
Идем, идем, веселые подруги,Страна, как мать, зовет и любит нас!Везде нужны заботливые рукиИ наш хозяйский, теплый женский глаз.
И дальше там что-то еще, про единение мужчин и женщин…
Вспомнил!
Цвети, страна, где женщина с мужчинойВ одних рядах, свободная, идет!
В признательные показания Сталины Георгиевны Говердовской остается дописать пункт о вербовке японской разведкой.
Сталина спрашивает:
– У тебя есть доказательства, что он резидент?
Летёха молчит.
Потом, нехотя, показывает листочек отпечатанного документа.
На языке спецслужб документ называется ориентировкой. Читаем:
«Взаимодействие разведок Японии и Польши. 25 августа 1933 г. секретарю ЦК ВКГ(б) Лазарю Кагановичу зампредседателя ОГПУ Ягода и начальник Экономического управления ОГПУ Миронов писали, что… на территории Союза действует разветвленная шпионская сеть, созданная разведывательными органами Польши. Были установлены конспиративные явки польской разведки в Москве (квартира гр-на Клячко Льва Аркадьевича на Троицкой улице в д. № 1 дробь 4. кв. 2) и в Киеве (кв. гр-ки Арабок Марии Пахомовны – «Люси», ул. Короленко, д. № 71 на 1-м этаже)».
Сталина поднимает голову от листка:
– Москва и Киев. При чем здесь польская разведка на Дальнем Востоке?!
На душе у Сталины тревожно: подбирается к ней Летёха, подбирается.
Василий снисходительно бросает:
– Читай дальше.
Сталина читает:
«В материалах отражается взаимодействие японской и польской разведок. Так, в связи с заданиями агента польской разведки (агентурное прозвище «Сова») о получении сведений по оборонным работам на границах, был завербован для шпионской работы по Дальнему Востоку инженер Рыбальченко, работавший участковым прорабом на строительстве по укреплению Маньчжуро-Китайской границы. При аресте участника к-р организации Улановского,
