так и не открыла ему правду. Дело в том, что, когда мы познакомились, он производил впечатление туповатого увальня и в качестве романтического партнера меня не интересовал. Даже в колледже он был одержим зубами, и у меня это особого энтузиазма не вызывало. Он и заинтересовался в первую очередь моими зубами — передние два не слишком удачно починил один очень недорогой и не особо квалифицированный дантист. Аарон оценил, насколько скверно был произведен ремонт, и заявил, что в один прекрасный день, когда он станет дипломированным стоматологом, приведет в порядок мои испорченные зубы, причем бесплатно. В общем, вы поняли, насколько это было неромантично и почему я не собиралась рассказывать ему о своей ответственности за авторство произведения, которое публика считала делом рук дьявола. И вот как-то вечером ты оказываешься в компании с этим парнем и целуешься с ним взасос, так как пусть он и интересуется не столько тобой, сколько твоими зубами, большинство других парней в колледже находят в тебе еще меньше интересного. И когда между поцелуями возникала небольшая пауза, во время которой можно было бы рассказать этому парню про свой контркультурный постер, я ею не воспользовалась, потому что по-прежнему не собиралась выходить замуж за этого тупицу, возжелавшего добраться до моих зубов и полизывавшего их, пока мы целовались. После этого мы стали иногда встречаться, и в те дни, когда мы не встречались, я думала: как же хорошо, что я ничего не рассказала ему про постер, не показала его. А при новых встречах думала: «Если вдруг он во второй раз забудет про твой день рождения и вместо него отправится на встречу любителей комиксов, не показывай ему постер». И вот я уже танцую с Аароном на нашей свадьбе, мама, глядя на нас, плачет от умиления, и я понимаю, что не могу, кружась в танце и то отстраняясь от него на расстояние вытянутой руки, то снова к нему прижимаясь, заявить: знаешь, дорогой, был такой мальчик по имени Зеки, и хотя между нами не было ничего амурного, у нас были совершенно другие отношения, я, мол, не перестаю думать о нем, потому что он в какой-то степени определил всю мою дальнейшую жизненную траекторию, а еще я беглянка, и закон по мне изголодался. И все это под Пэтси Клайн, которая поет «Ты принадлежишь мне» [55], пока кто-то снимает нас на видеокамеру. А потом я по-настоящему влюбилась в Аарона, гораздо более странного и интересного, чем он казался вначале, а главное, он был невероятно добрым и нежным и любил нашу дочь, и я думала: «А вдруг я это разрушу? Вдруг то, что я скрываю в себе, все разрушит и я всего это лишусь?» Так ничего и не сказала. Тайна осталась тайной. Тайна, которую Мэззи Брауэр каким-то образом раскрыла.
Когда она появилась, для меня стало шоком, что она старше меня. Я-то предполагала, что обладательница имени Мэззи — двадцатилетняя хипстерша из Бруклина, экстерном окончившая Йельский университет и каким-то образом затесавшаяся в штат «Нью-Йоркера», и потом выяснится, что ее дед, скажем, Дейв Томас, парень из «Уэндис» [56]. Так вот, Мэззи была старше меня, высокая и немного костлявая, с седеющими волосами, в чудесной цветастой рубашке по моде семидесятых. Когда она подходила, я думала: «Неожиданно», и вот она стоит передо мной, расположившейся в кабинке за столиком фастфудного заведения, где продавались крошечные бургеры на пару́, и я говорю ей «Привет», причем так тихо, что она, может, и не услышала.
— Фрэнки? — спросила она, хотя, разумеется, знала, что это я. Иначе как бы она меня нашла?
— Да, это я. Меня так зовут.
— А я — Мэззи. Спасибо огромное, что согласились со мной встретиться. Вы не против, если я присяду? Мы можем поговорить?
Интересно, как бы это выглядело, если бы я ответила: «М-м-м… пожалуй, нет», затем встала из-за стола, запрыгнула в машину и втиснулась в поток автомобилей, едва не спровоцировав массовое ДТП, а потом никогда не отвечала бы на ее звонки.
Вместо этого я ответила:
— Конечно, мне кажется, что нам лучше поговорить.
Мэззи, проскользнув, села напротив меня, но тут же снова встала и спросила:
— Вы не против, если я закажу себе чего-нибудь поесть? Умираю с голоду.
— Ну что вы, конечно, не против. Если бы я знала, что мы решим поесть, то, может, выбрала бы какое-нибудь другое место.
— А что, разве это плохое место?
— Да нет, очень даже неплохое… на мой взгляд.
— Ну, если вы говорите, что оно неплохое, то и меня оно устраивает, — ответила Мэззи и пошла делать заказ. Я подумала, что мне не хочется сидеть тут и смотреть, как она ест, поэтому тоже подошла к стойке и заказала себе десять фирменных бургеров «Кристалл», большую порцию жареной картошки, два маленьких корн-дога и большой стакан «Доктора Пеппера». Подумала, что будет неплохо, если меня начнет подташнивать в ходе радикальных перемен в моей жизни.
Пока мы ели, Мэззи рассказала, чем занимается, и это было кстати, поскольку я отчего-то не стала искать информацию о ней в интернете. Почему я не стала искать информацию о ней в интернете? Возможно, мне хотелось и дальше верить, будто это не по-настоящему, что я приду сюда и ни с кем тут не встречусь, и спокойным шагом вернусь в свою прежнюю жизнь.
Мэззи была искусствоведом и, хотя занималась главным образом не самыми известными нью-йоркскими художниками, преимущественно живописцами, и в основном женщинами, именно она открыла художника по имени Генри Рузвельт Уилсон и писала о нем книгу. Он был родом с севера штата Нью-Йорк, из крошечного городка Кин, жил на ферме вместе с женой Генриеттой Уилсон (бог ты мой: Генри и Генриетта) и писал в основном похожие на привидения портреты на дверях из неведомых домов, которые приобретал на распродажах винтажных вещиц. При жизни он был, в общем-то, второстепенным художником, хотя и выставлялся иногда на групповых выставках в Нью-Йорке и Сан-Франциско. Кроме того, он играл в бейсбольной лиге класса АА, на позиции подающего за резервный состав клуба «Милуоки Брюэрс», пока не сломал руку, решив после отбоя залезть в окно на третьем этаже. Когда ему было семь, его родителей убили в ходе неумелого ограбления, и до четырнадцати лет он жил в сиротском приюте, где и начал писать картины на дверях.
Мэззи познакомила меня с некоторыми из его работ; портреты действительно напоминали привидения: высокие и узкие фигуры, казалось, прямо на глазах исчезают в дымке. Они были прекрасны. Потом она показала мне фотографию Генри,
