Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{04224}

что дает ему около трех тысяч в год... Далее, в театрах он выдает себя за рецензента и таким образом получает от актеров бесплатные ужины и контрамарки... Два раза он судился за растрату и ныне еще под судом за подлог... - Разве еще существует суд? - Да, как остаток не совсем еще отжившей средневековой морали... Но можно надеяться, сударыня, пройдет еще год-два, и культурный человек расстанется и с этим устаревшим обрядом... Так какой ответ прикажете передать моему клиенту? - Скажите, что я подумаю... - О чем же думать, сударыня? Не смею советовать вам, но, желая вам добра, не могу не выразить своего удивления... Человек порядочный, блестящий во всех отношениях и... и вдруг вы не соглашаетесь сразу, зная, как гибельна может быть для вас проволочка. Ведь пока вы будете думать, он войдет в соглашение с другой невестой! - Это правда... В таком случае я согласна... - Давно бы так! Позволите получить с вас задаток? Девица дает комиссионеру 10-20 рублей. Тот берет, расшаркивается и идет к двери. - А расписку? - останавливает его девица. - Mille pardons, сударыня! Я совсем забыл! Ха-ха... Балалайкин пишет расписку, шаркает еще раз и уходит, девица же закрывает лицо и падает на диван. - Как я счастлива! - восклицает она, охваченная новым, неведомым ей доселе чувством. - Как я счастлива! Я... люблю и любима!! Конец. Такова свадьба близкого будущего. А давно ли, читатель, невесты ходили в кринолинах, а женихи щеголяли в полосатых брюках и во фраках с искрой? Давно ли жених, прежде чем влюбиться в невесту, должен был переговорить с ее папашей и мамашей? Соловьи, розы, лунные ночи, душистые записочки, романсы... всё это ушло далеко-далеко... Шептаться в темных аллейках, страдать, жаждать первого поцелуя и проч. теперь также несвоевременно, как одеваться в латы и похищать сабинянок. Всё совершенствуется!

{04225}

Архитектор, статский советник Узелков, приехал в свой родной город, куда он был вызван для реставрации кладбищенской церкви. В этом городе он родился, учился, вырос и женился, но, вылезши из вагона, он едва узнал его. Всё изменилось... Восемнадцать лет тому назад, когда он переселился в Питер, на том, например, месте, где теперь стоит вокзал, мальчуганы ловили сусликов; теперь при въезде на главную улицу высится четырехэтажная "Вена с номерами", тогда же тут тянулся безобразный серый забор. Но ни заборы, ни дома - ничто так не изменилось, как люди. Из допроса номерного лакея Узелков узнал, что больше чем половина тех людей, которых он помнил, вымерло, обедняло, забыто. - А Узелкова ты помнишь? - спросил он про себя у старика лакея. - Узелкова, архитектора, что с женой разводился... У него еще дом был на Свиребеевской улице... Наверное, помнишь! - Не помню-с... - Ну, как не помнить! Громкое было дело, даже извозчики все знали. Припомни-ка! Разводил его с женой стряпчий Шапкин, мошенник... известный шулер, тот самый, которого в клубе высекли... - Иван Николаич? - Ну да, да... Что, он жив? Умер? - Живы-с, слава богу-с. Они теперь нотариусом, контору держат. Хорошо живут. Два дома на Кирпичной улице. Недавно дочь замуж выдали... Узелков пошагал из угла в угол, подумал и решил, скуки ради, повидаться с Шапкиным. Когда он вышел из гостиницы и тихо поплелся на Кирпичную улицу, был полдень. Шапкина он застал в конторе и еле узнал его. Из когда-то стройного, ловкого стряпчего с подвижной, нахальной, вечно пьяной физиономией Шапкин превратился в скромного, седовласого, хилого старца.

{04226}

- Вы меня не узнаете, забыли... -начал Узелков. - Я ваш давнишний клиент, Узелков... - Узелков? Какой Узелков? Ах! Шапкин вспомнил, узнал и обомлел. Посыпались восклицания, расспросы, воспоминания. - Вот не ожидал! Вот не думал! - кудахтал Шапкин. - Угощать-то чем? Шампанского хотите? Может, устриц желаете? Голубушка моя, столько я от вас деньжищ перебрал в свое время, что и угощения не подберу... - Пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал Узелков. - Мне некогда. Сейчас нужно мне на кладбище ехать, церковь осматривать. Я заказ взял. - И отлично! Закусим, выпьем и поедем вместе. У меня отличные лошади! И свезу вас, и со старостой познакомлю... всё устрою... Да что вы, ангел, словно сторонитесь меня, боитесь? Сядьте поближе! Теперь уж нечего бояться... Хе-хе... Прежде, действительно, ловкий парень был, жох мужчина... никто не подходи близко, а теперь тише воды, ниже травы; постарел, семейным стал... дети есть. Умирать пора! Приятели закусили, выпили и на паре поехали за город, на кладбище. - Да, было времечко! - вспоминал Шапкин, сидя в санях. - Вспоминаешь и просто не веришь. А помните, как вы с вашей супругой разводились? Уж почти двадцать лет прошло и, небось, вы всё забыли, а я помню, словно вчера разводил вас. Господи, сколько я крови тогда испортил! Парень я был ловкий, казуист, крючок, отчаянная голова... Так, бывало, и рвусь ухватиться за какое-нибудь казусное дело, особливо ежели гонорарий хороший, как, например, в вашем процессе. Что вы мне тогда заплатили? Пять-шесть тысяч! Ну, как тут крови не испортить? Вы тогда уехали в Петербург и всё дело мне на руки бросили: делай как знаешь! А покойница супруга ваша, Софья Михайловна, была хоть и из купеческого дома, но гордая, самолюбивая. Подкупить ее, чтоб она на себя вину приняла, было трудно... ужасно трудно! Прихожу к ней, бывало, для переговоров, а она завидит меня и кричит горничной: "Маша, ведь я приказала тебе не принимать подлецов!" Уж я и так, и этак... и письма ей пишу, и нечаянно норовлю встретиться - не берет! Пришлось через третье лицо действовать. Долго я

{04227}

возился с ней, и только тогда, когда вы десять тысяч согласились дать ей, поддалась... Десяти тысяч не выдержала, не устояла... Заплакала, в лицо мне плюнула, но согласилась, приняла вину! - Кажется, она взяла с меня не десять, а пятнадцать тысяч, - сказал Узелков. - Да, да... пятнадцать, ошибся! - смутился Шапкин. - Впрочем, дело прошлое, нечего греха таить. Ей я десять дал, а остальные пять я у вас на свою долю выторговал. Обоих вас обманул... Дело прошлое, стыдиться нечего... Да и с кого же мне было брать, Борис Петрович, ежели не с вас, судите сами... Человек вы были богатый, сытый... С жиру вы женились, с жиру разводились. Наживали вы пропасть... Помню, с одного подряда дерябнули двадцать тысяч. С кого же и тянуть, как не с вас? Да и, признаться, зависть мучила... Вы ежели хапнете, перед вами шапки ломают, меня же, бывало, за рубли и секут и в клубе по щекам бьют... Ну, да что вспоминать! Забыть пора. - Скажите, пожалуйста, как потом жила Софья Михайловна? - С десятью тысячами-то? Плохиссиме... Бог ее знает, азарт ли на нее такой напал, или совесть и гордость стали мучить, что себя за деньги продала, или, может быть, любила вас, только, знаете ли, запила... Получила деньги и давай на тройках с офицерами разъезжать. Пьянство, гульба, беспутство... Заедет с офицерами в трактир и не то, чтобы портвейнцу или чего-нибудь полегче, а норовит коньячищу хватить, чтоб жгло, в одурь бросало. - Да, она эксцентричная была... Натерпелся я от нее. Бывало, обидится на что-нибудь и начнет нервничать... А потом что было? - Проходит неделя, другая... Сижу я у себя дома и что-то строчу. Вдруг отворяется дверь и входит она... пьяная. "Возьмите, говорит, назад проклятые ваши деньги!" и бросила мне в лицо пачку. Не выдержала, значит! Я подобрал деньги, сосчитал... Пятисот не хватало. Только пятьсот и успела прокутить. - Куда же вы девали деньги? - Дело прошлое... таиться незачем... Конечно, себе! Что вы на меня так поглядели? Погодите, что еще дальше будет... Роман целый, психиатрия! Этак месяца через

{04228}

два прихожу я однажды ночью к себе домой пьяный, скверный... Зажигаю огонь, гляжу, а у меня на диване сидит Софья Михайловна, и тоже пьяная, в растрепанных чувствах, дикая какая-то, словно из Бедлама бежала... "Давайте, говорит, мне назад мои деньги, я раздумала. Падать, так уж падать, как следует, в засос! Поворачивайтесь же, подлец, давайте деньги!" Безобразие! - И вы... дали? - Дал, помню, десять рублей... - Ах! ну можно ли? - поморщился Узелков. - Если вы сами не могли или не хотели дать ей, то написали бы мне, что ли... И я не знал! А? И я не знал! - Голубчик мой, да зачем мне писать, если она сама вам писала, когда потом в больнице лежала? - Впрочем, я так был занят тогда новым браком, так кружился, что мне не до писем было... Но вы, частный человек, вы антипатии к Софье не чувствовали... отчего не подали ей руки? - На теперешний аршин нельзя мерить, Борис Петрович. Теперь мы так думаем, а тогда совсем иначе думали... Теперь я ей, может быть, и тысячу рублей дал бы, а тогда и те десять... не задаром отдал. Скверная история! Забыть надо... Но вот и приехали... Сани остановились у кладбищенских ворот. Узелков и Шапкин вылезли из саней, вошли в ворота и направились по длинной, широкой аллее. Оголенные вишневые деревья и акации, серые кресты и памятники серебрились инеем. В каждой снежинке отражался ясный солнечный день. Пахло, как вообще пахнет на всех кладбищах: ладаном и свежевскопанной землей... - Хорошенькое у нас кладбище, -сказал Узелков. - Совсем сад! - Да, но жалко, воры памятники воруют... А вон за тем чугунным памятником, что направо, Софья Михайловна похоронена. Хотите посмотреть? Приятели повернули направо и по глубокому снегу направились к чугунному памятнику. - Вот тут... - сказал Шапкин, указывая на маленький памятник из белого мрамора. - Прапорщик какой-то памятник на ее могилке поставил. Узелков медленно снял шапку и показал солнцу свою плешь. Шапкин, глядя на него, тоже снял шапку, и другая плешь заблестела на солнце. Тишина кругом была